Катя Миллэй - Океан безмолвия

Я даже не успеваю собраться с мыслями. Вхожу — и она прямо передо мной, на кухне. Вот уже несколько недель я старался не смотреть на нее. Увидев ее, я чувствую себя так, будто меня выпотрошили, изрезали на кусочки и снова сшили, но не так, как нужно. Не знаю, отчего это — из-за пореза у нее под глазом или из-за ссадины на щеке, или из-за выражения ее лица, — но чувство у меня именно такое, все внутри жжет от боли.

— Езжай домой, — произносит Дрю у меня за спиной, но я не поворачиваюсь, я просто не могу оторвать от нее глаз.

— Сейчас, одну минуту, — отвечаю я — или прошу?

— Сегодня не надо, Джош, — говорит он. Без напора, а как-то подавленно.

Он прав. Я должен уйти. Ей и так сегодня досталось, а тут еще я приперся. Но я — эгоист. Мне нужно услышать от нее, что все в порядке, хотя я вижу, что это не так. Сейчас я готов принять от нее даже ложь.

— Всего одну минуту. — Я говорю это Дрю, но неотрывно смотрю на нее. Я говорю тихо, но твердо. Никуда я не уйду.

Она кивает Дрю, но он все еще сомневается. Думает, наверно, вот, не смог защитить ее от Кевина Леонарда, так хоть избавит от общения со мной.

— Езжай домой, Дрю, — тихо произносит она. — А то мама проснется, расстроится. Я в порядке. Все нормально. — Ложь, конечно, но такая естественная, как будто она много лет произносит эти слова.

Дрю неохотно уступает. Подходит в ней, обнимает за плечи, шепчет: «Прости» — и уходит.

— Больно? — Дурацкий вопрос, разве не видно — у нее же пол-лица оплыло, — но это первое, что приходит на ум. Она снова подносит лед к щеке и качает головой.

— Не очень.

Мы молча смотрим друг на друга издалека, не решаясь подойти ближе, а между нами — прошлые взаимные обиды.

Она отнимает от лица кусочек льда, кладет его на стол, достает с холодильника завернутую в фольгу тарелку. Снимает фольгу, ставит на стол тарелку с сахарным печеньем, приглашает меня присесть.

— Я знаю, ты говорил, тебя от них тошнит, но…

Да, я говорил ей, что меня тошнит от этого ее печенья. Было это больше месяца назад. Она испекла их двенадцать раз за одну неделю и объяснила, что никак не может добиться необходимого качества: чтобы печенья хрустели, но их можно было жевать. А я ответил, что она спятила: по-моему, все печенья были абсолютно одинаковыми. Наконец я сказал, что не буду больше есть сахарное печенье, пока она не испечет что-нибудь с шоколадом.

— Ну что, нашла наконец идеальное сочетание? — Не понимаю, зачем мы болтаем про печенье, но она — моя девушка с причудами, и я готов выполнить любой ее каприз.

— Вроде бы. — Она пожимает плечами — «тоже мне проблема», хотя мы оба помним, что это сводило ее с ума. — Тебе судить.

Она пододвигает мне тарелку. Ее лицо — в ссадинах. Я совсем недавно трахнулся с Ли. А теперь сижу за столом дома у Насти, и она просит меня оценить ее печенье.

— На вкус, — говорю я и делаю паузу, чтобы прожевать, — точно такое же, как те восемьсот штук, что ты мне давала пробовать.

— На вкус такое же, я знаю, — невозмутимо отвечает она. — Я спрашиваю, не слишком хрустящее?

Я протяжно выдыхаю, кладу печенье на стол.

— Ладно, поговорим о печенье. — Я киваю, как робот, беру в руки салфетку и начинаю вертеть ее в руках.

— Прости, что я тебя обидела.

— Что? — Это я должен извиняться. А извиняется она. И ведь знает, чем я занимался сегодня ночью. Мне приходит в голову только одно: Не извиняйся передо мной. Прошу тебя, не надо. Еще вчера это было бы благом. А сегодня звучит как проклятие.

Я тоже хочу попросить прощения, но «прости меня» — дерьмовые слова, и сам я дерьмо.

— Прости меня, очень прошу, — повторяет она, словно мне необходимо снова услышать эти слова, да еще для усиления добавляет «очень прошу». Чтобы совсем загнать меня под плинтус.

— Это я должен просить прощения.

— А тебе-то за что?

Я не верю своим ушам. Это еще хуже, чем «прости».

— Как за что? За все, что сегодня случилось. За все это! Без исключения! — Я не собирался кричать, но кричу, и это, пожалуй, хорошо, так как в ответ она тоже взрывается.

— Знаю, Джош! Что ты хочешь от меня услышать? Что сердце мое разбилось на мелкие кусочки, когда я сегодня вошла в твой дом? Что по возвращении домой меня вырвало — не из-за того, что случилось на той дурацкой тусовке, а потому что я постоянно думаю о том, чем ты занимался с той девушкой ? Ты это хочешь услышать? Так это правда!

Я знаю. Ведь все ее лицо, глаза, голос — сплошная боль. Знаю, ибо в данный момент меня от этого воротит не меньше, чем ее, а поделать ничего нельзя. Это — свершившийся факт, как и все остальное.