Валерий Залотуха - Свечка. Том 1

Особенно в период отпусков.

Узловая стояла на южном направлении, а направление то праздное – на юг ехали не за туманом и за запахом тайги, а за дешевым советским развратом. Для нетерпеливых по своей природе мужиков юг начинался уже тогда, когда поезд покидал перрон своего вокзала и с глаз скрывались трубы постылого завода. И не только для холостых и тех, кому удалось оторваться на время от семьи, но и для обремененных в пути женой, детьми, а то еще и тещей… Помимо пышной груди и всегдашней распахнутости было в Зинке что-то, что заставляло мужиков отставать от своих поездов, чтобы потом их кое-как догонять, а иной раз и задерживаться в барачной комнатухе на недельку-другую, пока не пропивались до конца отпускные и заначка.

Детей у честной станционной давалки было семеро – пять мальчиков и две девочки, еще одна девочка умерла во время родов, и одну мать нечаянно заспала. На вопрос: «Зачем ты их рожаешь?» – Зинка отвечала охотно и доверчиво: «Чтоб за проституцию не посадили».

Ее и не сажали.

Время от времени на мать что-то находило – она покидала перрон и целиком посвящала себя семье: усаживала всех своих детей в ряд, указывала на одного пальцем и, напрягая память, утверждала: «Ты от генерала!» – а потом на другого: «А ты от кочегара!» И все вокруг начинали хвалить первого и хулить второго; в отместку сын кочегара тут же давал затрещину мнимому генералову отпрыску, а тот не задерживал сдачу, делалось весело и шумно, возникала куча мала, и, умильно глядя на свое расшалившееся потомство, Зинка счастливо смеялась, смущенно закрывая лицо ладошками.

Чернявый, как кочегаров, и головастый, как генералов, сызмала сознающий собственную исключительность Игорек не дорожил своей семьей и уже к десяти годам готов был покинуть родовое гнездо. Он ненавидел мать, терпеть не мог сестер и презирал братьев. И так называемая малая родина вызывала у него недетское отвращение. Любимым занятием его было наблюдать за соседями-цыганами, при всей внешней бестолковости их жизнь подчинялась строгому порядку: мужчины пили водку, играли в карты, шумно ссорились и время от времени дрались на кнутах – кто кого сильней посечет. По вечерам со своего отхожего промысла возвращались их носатые крикливые жены, и тех, у кого день оказался неудачным, мужья громко и показательно лупили. Игорькову мать цыганки открыто презирали и часто говорили об этом вслух, а ее детей предпочитали не замечать. Впрочем, и своих они не очень жаловали. Цыгане-мужчины относились к Зинке снисходительно и не без мужского интереса, впрочем не пытаясь ее купить. Говорили, что это запретил делать Гриша – глава рода Череповских, иногда его даже называли бароном. Он был длинный, худой, очень смуглый, с орлиным носом и нездешним гортанным голосом. Лохматый, нечесаный Гриша любил бродить по двору босиком, приветливо оглядывая свои владения. Вообще, он был миролюбив, но родом своим правил жестко – по его приказу однажды до смерти забили цыганку, которая попыталась поправить свое материальное положение известным женским местом. В бараке держался устойчивый слушок, что Игорек от Гриши, хотя, кроме черных волос, никакого внешнего сходства не обнаруживалось. Но и то правда – Гриша к Игорьку благоволил: то даст щелбана, то взъерошит на голове волосы, а то и карамелькой одарит.

Сам же Игорек категорически возражал, если его называли цыганенком. С теми, кто был слабее, расправлялся в ответ напрямую, более сильным мстил исподтишка, взрослым делал гадости. А когда цыганенком его назвала двенадцатилетняя Гришина дочь Анютка, повалил ее на огороде в цветущую картошку и сделал то, что на его глазах делали с матерью проезжие мужики. Правда, делать это Игорек не собирался – он только хотел ее повалить, а сам встать и пойти дальше.

Но не встал и не пошел.

Анютка нравилась Игорьку, и он ей тоже нравился.

Игорек окончательно понял, что произошло, когда поднялся на колени и увидел, что его белая майка на животе вымазана кровью.

Они лежали в теплых от солнца и мягких, недавно окученных грядках цветущей картошки, резко пахнущей чем-то запретным, как то, что сейчас произошло, боясь поднять головы, чтобы не быть замеченными, и решали, как жить дальше.

Анютка плакала.

Цыганские девочки начинали заниматься сексом в ее возрасте, и взрослые цыгане смотрели на это, как на досадную неизбежность, при одном непременном условии – только с цыганом. Игорька цыганенком дразнили, но не считали.