Валерий Залотуха - Свечка. Том 2

В той золоторотовской папке, помимо «Собак и кошек…», письма Геры из Израиля и других бумаг, лежало довольно странное приглашение на свадьбу – первая полученная им в заключении корреспонденция. На длинной раскрывающейся открытке с двумя целующимися голубками было написано замысловатым типографским шрифтом:

Многоуважаемый Евгений Алексеевич!

Имеем честь сообщить вам о бракосочетании Петра Аркадьевича Черняева-Бастардова и Анны Андреевны Твёрдохлебовой, имеющее место быть пятого апреля сего, двухтысячного года от Рождества Христова в Центральном дворце бракосочетаний (бывш. Грибоедовский) города-героя Москвы в десять часов поутру с шампанским и поздравлениями, с последующим их отбытием в Крым для проведения медового месяца в родовом имении жениха в знаменитом своими виноградниками селении Бастардо.

Подарки и денежные подношения благосклонно принимаются.

Неявка по уважительным причинам принимается к сведению.

Жених

Невеста

Свадьба то ли с жуликом, то ли с сумасшедшим с дворянско-подзаборной фамилией Черняев-Бастардов, к счастью, не состоялась, тут, как говорится, помогло несчастье – мама скоропостижно скончалась.

Рассказав об этом, мой собеседник надолго замолчал.

А об отце Евгений Алексеевич говорил радуясь и смеясь. Отец не верил в свою смерть, похоже и Золоторотов не верил в принесенное из далекой мордовской зоны об этом известие, да мне самому иногда начинало казаться, что веселый старик с лысым черепом, крепкими челюстями и могучими руками появится однажды в «Маяке» и воскликнет сипло и басовито: «Ох и ловко!».

О зоне, где провел три с половиной года (вместе с предварительным заключением получилось четыре), Евгений Алексеевич рассказывал сдержанно и просто, и при этом глаза светились счастливым светом.

Слушая его рассказы об обиженных, я не раз смеялся…

Кстати, внешней причиной того, что они там, в «Ветерке» уверовали, был ветер, точнее – тяга в печи кузницы, куда герой моего романа сунул трижды переписанный «Левит», когда внезапно на промке начался шмон. Тяга подняла рукопись в воздух, а ветер разнес их над зоной и опустил на головы опущенных.

А у собачки была ложная беременность, у них это часто бывает.

Ну и главное, хотя непонятно, что во всей этой истории считать главным…

– Основное состояние там – одиночество, нервное, напряженное одиночество: все время среди людей и все время один…

Золоторотов произнес эти слова тихо и доверительно, вздохнул и продолжил, говоря так, как будто говорил их не раз:

– Жизнь на зоне уныла и однообразна, души пустеют и скукоживаются, причем не только у заключенных и охранников, но и у тех, кто остался на воле. Это, знаете, как со смертью, с насильственной смертью – убивают не одного, но всех, кто знал убитого и любил, пусть не до смерти, но тоже убивают – мать убитого, любимую убитого, детей убитого…

Я слушал Золоторотова, смотрел на него, как бы сливаясь с ним – то, что происходило там с ним, происходило здесь со мной, и, кажется, в тот момент, он превратился в ты…

…Однажды ты почувствовал на себе чей-то взгляд.

Там каждый взгляд, каждое намеренное движение, брошенное невзначай в чей-то адрес слово имеет свой подтекст. Зэки не смотрят друг на дружку с тем, чтоб и на них никто не смотрел, – если ты посмотрел на кого-то, значит тебе от него что-то нужно. Но может ли он дать то, в чем нуждаешься, да и захочет ли?

И еще надо помнить, что только прося кого-то о чем-то, уже становишься его должником. Если просьба – рубль, то взгляд – десять копеек, а на зоне это тоже деньги.

А он смотрел…

Не в открытую, нет, но – посматривал, поглядывал, наблюдал.

С интересом, удивлением и неприятной такой усмешечкой, когда лежал на шконке у окна с книжкой.

– Что? Что он читал?

– Детективы.

– Детективы? Где он их брал?

– В библиотеке…

…Странное зрелище представляла из себя ветерковская библиотека. Это была большая квадратная комната, от пола до потолка заставленная стеллажами, на которых пестрели яркими обложками тысячи дешевых детективов новейшего времени. Александра Маринина и Дарья Донцова выделялись там особо и стояли отдельно, как выделялись и стояли отдельно в советских библиотеках классики марксизма. Однажды там оказавшись и увидев картину, напоминавшую полки советского гастронома, заполненные трехлитровыми банками березового сока и консервами «Завтрак туриста» – вроде еда и питье, но ни есть, ни пить нельзя, больше ты туда не заходил.