Мария Голованивская - Пангея

О чем, о чем беспокоятся на этих пыльных подмостках, в этих старомодных и новомодных галереях, как не о смерти? Сатана суфлирует им затверженные роли, метет подолом их затвердевшие от ужаса холсты, на которых больше не муки сыновьи, а кал и гной покойников да мольба о смерти через черный поток депрессивного бреда, через их зеленые сопли.

— Депрессия — это примета века, — жизнерадостно вещала красотка в телевизоре, — но ксанакс и прозак спасут человека!

— Прозак — это вчерашний день, — со знанием дела парировал Сашин коллега, учитель истории, — теперь впрыскивают амфетамины в нос. Это назальные капли: раз — и огонек веселый!

Может, приключилась депрессия и от скуки, что все-таки настигла его, уже ох какого немолодого от совсем пустой, выцветшей жизни в крошечном Ливингстоне, где ничего, кроме зерновых ферм и железнодорожной станции, и нет. Недаром же говорят — смертельная скука.

После мучений в тюрьмах, участия в потешной революции и угрозы расстрела, имевшей место уже лет двадцать назад, жизнь в этом городке показалась ему поначалу райской — ему дали место в колледже, он, хоть и не был учителем, но русскую литературу как-то одолел — а что за беда почитать Тургенева да Толстого, да и интернет хорошее подспорье. Диссидентские организации помогли ему с этой работой. Выслал ему кое-какие книжки и его дальний родственник — Лаврик Верещагин, тоже ставший учителем литературы не от сладкой жизни: сидел он. Лизка-святоша (так он называл среднюю дочку Лиды) познакомила его с сестрами, вот они все и подружились, несмотря на когдатошнее Лидкино предательство, да, может, и хорошо, что она не пошла тогда за него, намытарилась бы, а так дочки ее с ним дружат, любят почти как отца — мало ли ему этого. Ханна иногда бывает на симпозиумах, звонит ему, спрашивает, как здоровье, как семья. Помогли ему и с квартиркой на первое время, но, как он понял потом, в таком захолустье это была не очень-то большая проблема. Поселился, поогляделся. Ну что, жить — значит жить. Из этой же среды, эмигрантской, он взял себе и жену — неприхотливую и жертвенную девушку хороших кровей, родили двух мальчишек.

Он хоть и не очень хорошо мог писать — сильно косноязычен был на письме, но он как-то намастырился гнать посты в «Живой журнал», иногда совсем маленькие, а иногда и побольше: рассказывал о былых временах, зло критиковал порядок вещей, просвещал где мог. От этой возможности он не чувствовал себя оторванным, был в курсе всех событий, последних новостей, дышал новостями с родины, вдыхал ее кислород и миазмы, он был частью большого целого, хоть и жил почти что в хлебной крошке, в сырной дырке в этом милом городишке с улыбчивыми полицейскими и оленьими головами при входе в кафешки и полицейские участки, и вдруг — бац! Не-воз-мож-ность. Не-выноси-мость. Бессон-ница, ломающая голову. Потом дурные сновидения с массой незнакомых и полузнакомых людей. Депрес-сия. Тоска героя по неслучившемуся подвигу, тоска красавицы по ушедшей молодости, тоска поэта по ускользнувшим рифмам, тоска любовника, нашедшего свою Джульетту мертвой.

Александр незаметно запил — сначала по две рюмочки ежевечерне, а потом и больше, несколько раз до дебоша даже.

Ему хотелось плакать, ему, прошедшему лагеря, постыдные унижения со стороны Голощапова, Лота, Рахиль, которые навсегда разрушили его веру в людей.

А потом внутренний крик стих в нем и установилась мертвая тишина, в которой тикало его сердце, дребезжа ржавым своим механизмом, и больше не было слышно и видно ничего, пустота, смерть, пришедшая за его душой задолго до его взаправдашней смерти.

Он подобрал у бензоколонки лохматого и несчастного пса. Белого в пегих пятнах.

Собственно о нем можно было не беспокоиться: бедняга, наверное, удрал откуда-то, заблудился, и его непременно бы вернули хозяину или отправили в приют. Александр знал это, но его воображение, которое штамповало только картины горя, изобразило иное — и он взял его с собой домой.

Жена, в свое время умолившая его венчаться и сохранившая веру и в повседневной жизни — иконка, лампадка, посты, — не сказала ему ни слова, конечно, понимая, что Александр грустит и перечить ему сейчас не следует. Она лишний раз указала мальчикам на необходимость мыть руки, потихоньку дала всем, включая песика, таблетки от глистов и обустроила ему миску и постель в удобном углу на кухне, как всегда делали на их с Александром родине.

Но Александр забрал пса в свою комнату и стал подолгу говорить с ним.