Мария Голованивская - Пангея

Петр и Павел переглянулись, решив, что малого понесло, но его священное происхождение не позволяло им ни прерывать его, ни обшучивать.

— Однажды я сказал одному важному человеку, у которого сломалась машина и он жестоко бросил ее на обочине и вызвал меня, чтобы он помнил, что человек совсем не видит себя. Изнутри не видит, со спины не видит. Мужчина этот, услышав очевидное, остолбенел.

— И что из этого? — спрашивает меня.

— Тот, кто видит его целиком, — сказал я ему, — сильнее его во сто крат.

— Жена моя, что ль? — он спрашивает.

Он потом разоткровенничался. Проговорили на его богатой, с позолотой, кухне почти до утра. Переверните три страницы вперед, видите? Ну-ну, Селищев.

А я ему ответил:

— Убей. Если она всего тебя видела, а ты ее только с одной стороны, значит, она была сильнее тебя, а теперь ты всю ее увидел, значит, ты сильнее. А что значит сильнее? Значит, можешь сделать с ней что хочешь. И кто придумал, что наши жизни принадлежат Всевышнему? Какая вредоносная ложь! Жизнь-то, она людская, и пускай они что хотят с ней делают. Плохо это, что они правды не знают про смерть. Сказки одни знают.

— Не нужно про это, — жалобно попросил Петр, — у нас тут другая епархия.

— Простите… — как будто внезапно очнулся Юсуф, — я забылся, простите бога ради. Я сказал не то, я беру свои слова обратно.

— Однозначно ад, подстрекательство к убийству. Смертный грех, — забормотал Петр, пролистывая, однако, следующую страницу, где Юсуф стоял рядом с Петухом на похоронах и потом помогал ему паковаться в дальнюю дорогу.

— Это ты отнял у него разум в конце жизни? — спросил его Павел.

Да, — ответил Юсуф, — но это было уже после моего завтрашнего воскресения и в книжке вашей написано быть не может.

Павел запнулся.

— Я не это хотел спросить. Какое воскресение?

— Посмотри лучше сюда, — заорал Петр, — вот сюда, сюда! Ты здесь как животное совокупляешься с этой шестнадцатилетней! Господи, что это? Твой сын делает такое?!!

— Это Нур, — грустно ответил Юсуф, — когда я построил дом Петушку, я отчего-то очень загрустил, прошлое стало ко мне приходить в каких-то синих тоскливых снах. Я со многими говорил и дома, и на чужбине — и люди слушали меня и помогали себе через мои слова, но я чувствовал тяжесть, и она стала еще тяжелее после того, как Христос пришел ко мне во сне, и мы спорили о грехах, о пути, который так часто ведет в ад, о сатане. Мы с Христом обнялись, так и не поняв до конца про сатану, хотя и предположили, что это просто отражение Господа в мутной реке. После этого я совсем загрустил и пошел к Иакову, и по дороге встретил Нур.

— Все было в ней, — продолжал Юсуф, — и огонь язычников, и божественное семя — так мне показалось из-за возникшего чувства странного родства, и что-то от вашего запаха и вкуса, я впрыгнул в нее, как в реку, и поплыл, помню, сильное течение несло меня, и я вышел к морю, и было это дико, и я думаю, называлось это — любовь. Святой Иаков сразу сказал мне, увидев меня: «Я вижу, ты не только жил, но и любил». И я кивнул ему.

— И что же ты сказал Нур? — поинтересовался Петр.

— Я сказал ей, выплеснув в нее все свое нутро, что она прекрасная, как время, которого нет. Я сказал ей, что несмотря на то, что его нет, нужно стремиться быть похожим на него, несуществующее, незаметно идти, никогда не суетиться и никогда не повышать голос. Услышав это, она сделалась вдруг совсем тихой, прижалась ко мне и сказала: «Как жалко, что я еще маленькая и не могу от тебя понести». — «У меня не может быть детей», — успокоил я ее.

— А кто эта Нур? — поинтересовался Павел.

— Не знаю я, — пожал плечами Петр, — здесь этого не написано. — Какая-то девушка, узнаем, когда придет время.

Секунду помедлив и усовестившись, Петр встал и пошел к архиву живущих, нашел нужный формуляр, заглянул в него и застыл в ужасе:

— Боже, — простонал Петр.

Он отозвал в сторону Павла и что-то долго нашептывал ему.

— Люди-птицы, как это красиво, — внезапно снова заговорил Юсуф, наблюдая за апостолами, — какие крылья! Ни христиане, ни мусульмане не знают священного чувства красоты, только совсем падшие создания, далекие от Бога, чувствуют прекрасное, и они, эти падшие, и заразили меня. Знаете, как тяжело я болел их болезнями? Это святой Иаков на меня наслал их, чтобы я лучше понял, что на земле и к чему.

— Болезни? — наморщил лоб Петр. — Восхищение красотой? Колдовство линий?

— Да, красота, фантазии, не божественная мечтательность, а именно что — разгул, — говоря это, Юсуф пригорюнился, стал разглядывать себя самого, рану под ребром, из которой почти все время сочился и куда-то испарялся алый сок. — Из Сантьяго-де-Компостелы я вернулся назад, в столицу, и опять начал работать на стройке. Петушок меня отпустил, дал рекомендации. Однажды, когда мы ремонтировали квартиру одному богачу, — продолжал Юсуф, — пьяный армянин отрезал себе бензопилой руку и страшно кричал, размахивая окровавленным обрубком в воздухе. И я с того момента стал иногда внутренне так кричать, видя, как страдает человеческая плоть. Я полюбил вкус теста, я стал жалеть человеческую плоть. Грешен я.