Гор Видал - Город и столп

— Шоу был идиот, — сказал Салливан.

— Все мы идиоты по большому счёту, — печально сказала Мария.

Они замолчали.

Опять раздались звуки маримбы. Они выпили ещё вина. Наконец Салливан встал и пошёл в туалет. Впервые со дня своего приезда в Гватемалу Джим остался наедине с Марией. Она повернулась к нему:

— Завтра я уезжаю.

— Ты не поедешь с нами?

— Нет. У меня на это не хватит сил. Знаешь, иногда я верю, что бог всё же есть: мстительный, лицемерный бог, который наказывает за счастье. Я была счастлива с тобой, когда думала… — закончить фразу она не смогла. — Как бы там ни было, пройдут годы, прежде чем ты сможешь полюбить женщину. А у меня времени ждать нет.

— Но ты ведь знаешь, что я к тебе чувствую.

— Знаю, — сказала она, и в её голосе больше не было эмоций. — Я знаю, что ты чувствуешь.

Она встала.

— Я возвращаюсь в отель.

Джим тоже встал.

— Я тебя увижу перед отъездом?

— Нет.

— А в Нью-Йорке?

— Возможно.

— Я смогу тебя видеть, я захочу тебя видеть. И ещё… Я не хочу тебя потерять.

— Мы и увидимся, когда я стану счастливее. Спокойной ночи, Джим.

— Спокойной ночи, Мария.

Она быстро вышла из ресторана. Чёрная тесьма платья шуршала у её ног.

Вернулся Салливан.

— Где Мария?

— Ушла в отель, она устала.

— Ах, так? Давай-ка выпьем.

Они выпили. Джим, хотя и грустил, почувствовал облегчение: эмоциям временно пришёл конец. Эти двое измучили его, вытащили на поверхность из потёмок его души. Теперь он с нетерпением ждал свободы. Война его раскрепостила, он начнёт что-то делать и станет другим. Он не может дождаться, когда же наконец начнётся его настоящая жизнь.

Джим и Салливан прибыли в Нью-Йорк в середине декабря. Салливан почти сразу же получил работу в одном агентстве новостей, а Джим записался добровольцем в армию. Марию Верлен никто из них не видел, она исчезла.

Джима вначале отправили на сборный пункт в Мэриленд, и пока армия решала, что с ним делать, его отрядили работать в котельную. Он был так зол на плохую погоду и мелочные придирки, что пожалеть себя времени у него не оставалось. Он тупо кочевал из одного чёрного дня в другой и не замечал никого вокруг.

Однажды, проснувшись днём после ночного дежурства в котельной, Джим забрёл в ротную комнату отдыха. Дюжина новобранцев смотрела, как двое из постоянного состава роты играют в бильярд. Устав от одиночества, Джим решил нарушить своё долгое молчание. Он повернулся к стоявшему рядом солдату, мужчине лет сорока, безнадёжно штатскому, с небольшими усиками и печальными глазами.

— Ты здесь давно? — спросил его Джим.

Тот с благодарностью и немного удивлённо посмотрел на Джима.

— Почти месяц.

Голос, ничуть не похожий на гортанный лай большинства молодых солдат, набранных в городских трущобах или в глухой провинции, выдавал в нём образованного человека.

— А ты?

— Две недели. Я завербовался в Нью-Йорке. Ты откуда?

— Из Инн-Арбор, штат Мичиган. Я работал в университете.

— Преподавателем? — удивился Джим.

Мужчина кивнул:

— Профессором истории. Точнее, адъюнкт-профессором.

— Тогда что ты здесь делаешь? Я думал, что такие, как ты, должны носить майорские погоны.

Профессор нервно рассмеялся:

— Я тоже так думал, но, видимо, ошибался. В эпоху демократии наверх пробиваются только мужланы вроде нашего первого сержанта.

— Ты доброволец?

— Да, у меня жена и двое детей, но я пошёл в армию добровольцем.

— Но почему?

— Мне в голову пришла дурацкая мысль, что здесь я могу быть полезным.

Джим, оказавшись в армии, впервые почувствовал жалость не к себе, а к другому. Его порадовало такое бескорыстие.

— Ты влип, — сказал он. — И что, ты думаешь, они собираются с тобой делать?

— Зачислят на должность штабного писаря. Вероятно, это меня ждёт.

— А в офицеры не произведут?

— Может, и произведут. У меня есть друзья в Вашингтоне, но я, похоже, потерял веру в это предприятие. Хотя в армии Потомака дела шли ещё хуже. Это я о Гражданской войне, — добавил он извиняющимся тоном.

— И на фронте того хуже.

Они наслышались всяких ужасов о Филиппинах, где американская армия потерпела жестокое поражение.

— Возможно, — сказал профессор, — но мне в это трудно поверить. Это похоже на ад или ночной кошмар — полная безысходность. Нами управляют безумцы.

К ним подошли два широкоплечих красномордых деревенских парня. Это были неповоротливые и добродушные ребята.