Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Протрусив рысцой вдоль теннисных кортов и миновав старый ипподром, он выбрался на дорожку, предназначенную для верховой езды, затем оставил позади Камбрский лес, бывший, по сути, городским парком, въехал в огромный Суаньский лес и пустился в манежный галоп.

Его ляжки вибрировали вместе с мускулами коня. Отдавая команды спокойным, почти тихим голосом, он забывался в седле и сливался с Беллой.

На перекрестке, оглядевшись, дабы убедиться, что вокруг никого нет, он свернул с дорожки для верховой езды на пешеходную тропу.

После трех крутых поворотов он стал протискиваться между тесно растущими деревьями и увидел силуэты мужчин, которые одиноко прогуливались, заложив руки за спину.

Он продолжил путь, затем спрыгнул на землю и привязал Беллу к дереву. Прошел несколько шагов и беззаботно оперся о ствол кряжистого дуба.

Не прошло и минуты, как рядом появился парень лет двадцати: белая футболка, руки в карманах джинсов. Он полюбовался лошадью, бросил внимательный взгляд на ее хозяина и стал приближаться осторожной, слегка танцующей походкой, остановившись все же на почтительном расстоянии от Франсуа-Максима.

Тот бросил ему неопределенный взгляд.

Парень робко переминался, неуверенный, что можно подойти ближе. Тогда Франсуа-Максим сунул пальцы под рубашку поло и стал ласкать себя, нежась на солнце, сочившемся сквозь листву, с таким отрешенным наслаждением, будто был один.

Парень замер, с вожделением глядя на Франсуа-Максима, несколько раз облизнул губы, убедился, что никого поблизости нет, и подошел вплотную.

Их бедра прижались друг к другу. Парень расстегнул ширинку Франсуа-Максима.

Без единого слова, обходясь вздохами, отмечавшими степень удовлетворения, каждый занялся членом другого.

Франсуа-Максим следил за дорожкой. Он обожал напряжение от опасности: он не только предавался запретной любви, но делал это с риском быть застигнутым. Какой контраст с уютной спальней, где он встречался с Севериной для заранее уготованных объятий. То ли дело здесь, живые природные запахи весны, перегноя, вереска и дичи, да еще вероятность непрошеного вторжения. К тому же мог и лесник нагрянуть. Тогда имей дело с полицией. Кто знает?

Дыхание Франсуа-Максима стало хриплым и участилось, парень понял его, они кончили одновременно. И затихли.

В подлеске вспорхнул дрозд.

Почувствовав, что ее хозяин скоро вернется, Белла заржала: ей не терпелось пробежаться.

Франсуа-Максим блаженствовал: день выдался удачный.

Парень поправил одежду и робко улыбнулся. Франсуа-Максим ответил ему доброжелательным взглядом.

Парень прошептал:

— Меня зовут Никос.

Франсуа-Максим закрыл на миг глаза; он ненавидел идиотскую манию людей представляться. Что ему всегда нравилось в этих тайных встречах, так это как раз их тайна, телесное наслаждение вдали от маскарада общественных отношений.

Парень умоляюще смотрел на него, ожидая ответа.

Франсуа-Максим буркнул:

— А я Максанс.

Парень благоговейно улыбнулся звуку имени, будто ценному дару. Он схватил руку Франсуа-Максима и пылко прошептал:

— До свидания, Максанс.

— Прощай!

Франсуа-Максим направился к Белле, потрепал ее морду, отвязал, вскочил в седло и двинулся к городу. Он терпеть не мог нежностей после соития; они могли ему отравить уже испытанное удовольствие. Сантиментов ему и дома хватало с избытком.

Когда он выбрался на дорогу для верховой езды, он успокоился, забыл о пережитом приключении и задумался о работе. Он прикинул возможный план текущих дел, порадовался ясности своего ума и еще раз восхитился чудным весенним днем. Твердый уголок нераспечатанного конверта врезался ему в ягодицу; Франсуа-Максим распечатал письмо и пробежал глазами слова:

«Просто знай, что я тебя люблю. Подпись: ты угадаешь кто».

Он мягко рассмеялся:

— Ах, Северина…

Улыбаясь изгибу дороги, он сообщил деревьям и кустам:

— Я тоже люблю тебя, дорогая!

Сунув записку обратно в карман, счастливый Франсуа-Максим решил, что потратит двадцать минут рабочего времени и купит немыслимо дорогую сумку, которая приглянулась жене на авеню Луизы. В конце концов, она вполне ее заслужила.

— Двести сорок два евро! Вы представляете? Я же давно дала ему двести сорок два евро, чтобы он сделал мне ночной столик!

Вытягивая нитку в вышивке, мадемуазель Бовер вполуха слушала сетования Марселлы; следя за тем, чтобы вышитая роза удалась на славу, она не слишком прислушивалась, ведь болтовня консьержки всегда имела две составляющих: пожаловаться и поговорить о деньгах.