Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Патрисия отшатнулась от окна и укрылась в гостиной. «Бабка»? Этого еще не хватало! Вот так, с первого взгляда, она уже бабка и старая вешалка? Ладно бы еще толстуха… но бабка?

Ее затрясло. Так, значит, она уже старая! Вот в чем причина всех ее неудач, вот что смущало ее весь вечер. Альбана в мини-юбке. Альбана, накрашенная до неприличия. Альбана, мурлычущая под взглядом самца. Альбана, ставшая сексуально привлекательной. Альбана подала ей сигнал, что она, ее мать, должна убраться с дороги, сойти с дистанции, ей уже пора на помойку.

Сердце у нее забилось. Она поднесла руку к груди. Ей все стало ясно: хотя они с Ипполитом одного возраста, но Альбана вполне могла бы оказаться вместе с Ипполитом, такой он был привлекательный, но при этом невероятно, чтобы какой-нибудь приятель Альбаны стал ухаживать за ней. Ее время подходит к концу.

Перед глазами у нее встала картинка: золотистые лучи света на белых цветах, положенных на гроб на похоронах Северины. Покой. И наконец-то она отдохнет.

И не к чему терять время.

Патрисия бросилась в свою комнату, встала на табурет и порылась на верхней полке шкафчика. Она нашла коробочку, которую искала, вытащила ее, открыла. Внутри было несколько флаконов с вероналом. Они дожидались там несколько лет. Когда в сорок лет она посоветовалась с доктором Жемайелем, он выписал ей барбитураты, чтобы легче засыпать, однако Патрисию не смущала бессонница — она охотно проводила это время за чтением; она купила снотворное и оставила его на полке на всякий случай…

И вот она явилась на свидание с теми прошедшими годами. Проглотив большую дозу этого лекарства, она заснет и больше не проснется. Безупречная смерть. Без страданий. И тело останется без повреждений. Близкие не увидят никаких ужасных картин, которые бы их травмировали. Чистая смерть.

Только не медлить! В таких делах только начнешь раздумывать — и ничего не выйдет.

Она прошла на кухню, высыпала таблетки из всех флаконов и аккуратно разложила на столе. Потом налила большой стакан воды и взяла первую таблетку.

В дверь позвонили.

Она остановилась. Открыть? Не отвечать? Ни на минуту не оставят в покое. Кто это может быть в такое время? Наверно, какая-то ошибка.

Позвонили снова.

А если это те два противных парня поднялись свести с ней счеты?

«Да какое тебе дело, Патрисия? Ты же кончаешь жизнь самоубийством. Через несколько минут ты заснешь. Так что какая разница, кто там?»

Она поднесла таблетку ко рту.

В дверь позвонили еще раз, долго и настойчиво.

«Даже умереть спокойно не дадут. Ладно, отправлю их к черту и вернусь».

Она молча подошла к двери и посмотрела в глазок, кто там трезвонит. К своему удивлению, она увидела соседку, одну из тех, кого видела реже всего, жену инженера, как его звали-то?

И в этот момент она услышала голос:

— Мама, открой, пожалуйста.

Альбана? Вглядевшись повнимательнее в деформированное круглым глазком изображение, она увидела дальше на площадке девушку в незнакомой одежде… Альбана?

Она открыла.

Дочь бросилась ей на шею. Диана попросила разрешения войти, а потом, поскольку Альбана снова зарыдала, в нескольких словах объяснила ей, что случилось.

На следующее утро, когда Патрисия обнаружила на кухонном столе разложенные рядами белые таблетки, ей стало стыдно. Как она могла быть такой неразумной, такой безответственной, что собиралась покончить с собой? У нее же есть Альбана, которой она так нужна. «Только представь себе, как она входит сюда, израненная, после изнасилования, и обнаруживает твой труп!» Она выбросила снотворные в помойку и с чувством вины осознала весь эгоизм суицида.

Доктор Жемайель приехал в девять утра, Патрисия еще совсем рано оставила ему на автоответчике сообщение о случившемся. Когда он возник на пороге, черноволосый, свежевыбритый, элегантный, с флегматичным, по-ливански, мужским обаянием, она подумала, не совершила ли ошибку, пригласив к дочери врача-мужчину. Однако, увидев спокойное лицо Альбаны, когда он вошел к ней в комнату, она перестала волноваться: доктор Жемайель был прежде всего их семейный врач, а уже потом мужчина.

Он пробыл у Альбаны долго. Этот молодой доктор верил не в одну медицину — он верил в помощь врача; его работа не сводилась к тому, чтобы ставить диагнозы и выписывать рецепты, — он старался также слушать, понимать, успокаивать, обращать пациента в сторону будущего. Он был и гуманист, и врач с хорошим образованием, поэтому считал, что лечить — это значит быть близким к человеку. Для него это взаимопонимание значило не меньше, чем фармакология, и должно было поддерживаться при любых обстоятельствах, даже если терапевтические методы не срабатывали.