Эрик-Эмманюэль Шмитт - Попугаи с площади Ареццо

Он подложил под спину свою любимую подушку и поставил «Сирен» Дебюсси, чувственную музыку, где хор женщин, поющих с прикрытым ртом, смешивается с волнами оркестра, сплетаясь в звуковые извивы, столь же чарующие и причудливые, как дым сигареты летним вечером.

Даже самые глубинные его пристрастия были таковы, что ему больше подходила жизнь в одиночестве: классическую музыку мало кто любит, а для того, чтобы слушать ее внимательно, тем более нужны тишина и уединение. И он не хотел, да и не мог бы, это изменить. Слишком поздно. А вот все остальное — то, что он плохо обходится с собственным телом, уродует его или превращает в карикатуру, — от этого он, пожалуй, мог отказаться.

Прозвонил звонок. Он подскочил, внезапно осознав, что сам договорился о встрече с Тиффани.

Она вошла и бросилась ему на шею, трепеща словно лист.

— О Людо, как же я рада тебя видеть!

— Похоже, у тебя проблемы с твоим парнем!

Тиффани забралась в кресло и, поглощая полдник, который приготовил себе Людо, рассказала ему, что происходит у них с приятелем. Людо выслушивал эти признания, отвечал, давал какие-то советы, о чем-то переспрашивал…

Потом она пошла рассказывать о том же по второму кругу. Он отвлекся и стал думать о матери. Никогда еще за свою сыновнюю жизнь он не отталкивал ее с такой силой — потому что она никогда не позволяла себе таких выходок. Чем больше он об этом раздумывал, тем непростительней ему представлялось это ее вмешательство в его личную жизнь.

Тиффани, устав пережевывать собственные проблемы, сменила тему и рассказала, какие новости у их общих друзей:

— Представляешь, Пат с Жаном расстались.

— Я знаю. Мне говорили, что Пат теперь с Полем.

— Это уже в прошлом.

— Ого, как все быстро… А как дела у Грациеллы?

— Она бросила Альдо. Руди с Летисией тоже разбежались.

— Как, и они тоже? — удивился Людовик.

Между прочим он заметил, что Тиффани съела сласти, которые он выложил себе на низенький столик, и порадовался: в результате он все-таки не сильно нарушит диету.

— А вообще-то, Тиффани, я хотел тебе сказать, что у меня все хорошо.

— Правда?

— У меня все просто отлично.

Она скроила недоверчивую гримаску:

— Замечательно…

— Так что ты с подружками можете больше не обращаться со мной как с больным.

— Людо!

— То, что вам кажется проблемой, для меня не проблема.

— Да о чем ты?

— О сексуальных потребностях. У меня их нет.

Она спрятала улыбку, потом уставилась на потолок, словно ища там подсказки:

— Да, кстати, я тут на днях тебя вспоминала, увидела в Сети новую группу «Асексуалы». Они стараются, чтобы о них узнали.

— Да бог с ними. Мне это ни к чему, я не стану нормальнее оттого, что присоединюсь к братьям по разуму. У меня вообще нет потребности прибиваться к стаду.

— Но нужно же занять свое место в обществе.

— У меня и есть свое место, только оно не обязано быть «нормальным». Место, которое я занимаю, — и так мое, и я за него держусь. — Он наклонился вперед. — Знаешь, я вообще не уверен, что так уж одинок. Всякие великие дружбы — что это, если не отношения, в которых нет секса? А отцовская, материнская или сыновняя любовь тоже ведь асексуальны. Та любовь, которая действительно есть на свете и длится, — это любовь без секса. У каждого человека без особенных усилий получается быть кому-то сыном, братом, другом или отцом. Реже — играть все эти роли. Зато мир весь как будто помешался на чувственной любви, даже если она кончается хуже некуда. Знаешь, что я тебе скажу? Самая главная женщина в моей жизни — та, с которой я никогда не имел и никогда не буду иметь сексуальных отношений.

— Ты это о ком?

Он замолчал и отвернулся к окну, выходившему на площадь Ареццо.

Тиффани подошла к нему сзади. Он вздрогнул:

— Ты что, жалеешь меня?

— Ты такой трогательный… А иногда — забавный.

— Ну да, но ведь и я тебя жалею… На самом деле я предпочитаю любви — сочувствие, это к чему-то обязывает только того, кто сочувствует.

— Тебе совсем не хочется быть как все?

Он задумался и некоторое время помолчал.

— Нет.

Она покачала головой и восхищенно вздохнула:

— Везет же… Я вот думаю, может, ты самый сильный из нас всех.

В этот момент Людо увидел за окном Захария Бидермана, выходящего из черного лимузина, — его отпустили из-под стражи, теперь на него шквалом обрушились фотографы, любопытствующие, зеваки, разгневанные феминистки — множество людей, снедаемых ненавистью, которая так и выплескивалась наружу. А над ними, удивленные этим запахом человеческого возбуждения, с криками носились попугаи всех цветов и размеров.