Клаудио Магрис - Вслепую

Те же, охваченные экстазом, растащили на клочки искалеченный остов, жадно впившись зубами в свежее мясо…

«Стоп! Пайки прибыли?» В корзинах, которые нам приносили в обеденные перерывы во время съёмок, мяса было мало. Многие из нас в ожидании поезда из Триеста и отбытия в Бремерхафен участвовали за пару лир в массовых сценах снимавшегося в Колизее фильма; нас одевали то в Неронов, то в обычных людей, то в гладиаторов, то в разъяренных животных на арене цирка. Наконец наступал момент, когда через мегафон объявлялось об окончании эпизода, и мы утоляли зверский голод убогими бутербродами, сделанными так экономно, что даже корка сыра осталась незаметной — лучше, чем ничего. Будучи добычей львов в амфитеатре, тебе самому иногда хочется нежнейший бифштекс. Хотя бы по вечерам, через день. В принципе, мне это удавалось перед очередным возвращением в организованный в Колизее лагерь для беженцев, откладывая из гонорара. В наших руках постоянно был сценарий. Так вот он! Где вы его раздобыли? Мы постоянно повторяли — о Боже, у нас и слов-то не было, — роль следующего дня. «Колизей. Ступени амфитеатра. День. Подталкиваемые насмехающимися стражниками особо отобранные молодые осанистые христиане…» Молодым я, конечно, не был, но вот осанистым и плечистым, видимо, да, иначе я бы до того времени не дожил, после всего того, через что мне пришлось пройти. «…Но ущербные, в плачевном состоянии». Что верно, то верно. «Одеть в гладиаторов».

Несмотря на то, что я вовсе не великий актёр, под которого создают фильмы, та роль была именно для меня. Остальные, с кем я теснился в купе душного вагона, скользящего во тьму, ничего об этом не знали: они прибыли в лагерь для беженцев несколькими неделями позже, когда съёмки были уже закончены. Затем оттуда мы все вместе отправились в Бремерхафен, нас унёс туда летящий сквозь ночь поезд. Теперь киностудия «Чинечитта» снимала новый фильм о гладиаторах, первых христианах и катакомбах, и нас опять позвали, на роль корма для зверей. Идеальная роль.

Крик толпы. Им тоже платят по две лиры и дают сухой паёк на обед. Интересно, сколько получали за каждый возглас тюремщики в Дахау? «Гладиаторы, приготовились!» «Амфитеатр полон жаждущей зрелищ, орущей публики. Нерон в окружении весталок и приближенных занимает своё место. На его лице читается скука, смешанная с возбуждением и жадным поиском эмоций». Одному моему другу из Полы удалось пристроиться на «Чинечитта», где он накропал сотни таких вот сценариев, подписанных потом более влиятельными шишками, зато ему удавалось выжить и существовать за счет такого неблагодарного труда.

«Голоса толпы. Поговаривают, что сегодняшнее веселье будет заключаться в борьбе христиан друг с другом!» «Камера готова». «Гладиаторы в первом ряду с кроткими, страдающими лицами, при полном вооружении, блеск мечей, тесаков, палиц, щитов. Многие молятся чуть слышно. Гул молитвы». Крик из громкоговорителя: «Внимание, начали!» «Съёмка начинается с движения виднеющихся в проёме шлема глаз гладиаторов». Мои глаза. Мир сквозь разрез шлема. Арена. Сверкание лезвия. Отражение солнечных лучей. Слепящий свет. Разрез в шлеме узок — он позволяет видеть лишь часть происходящего, маленький кусочек мира. Только лезвие, а не того, в чью грудь оно входит. Друга или врага. Чья очередь? Скорее, пока не слишком поздно, пока занесённый кем-то клинок не вонзился тебе в живот, пройдя насквозь. «Отражатели направлены на арену». В этом ослепительном свете ничего не видно, как ночью. «Публика затихает в ожидании грядущей схватки».

Все взгляды направлены на арену. Людям нравится наблюдать за резнёй между собой других, за нашей резней. Этот фильм бесконечен. Такова моя в нём роль. Я бы с удовольствием её поменял, но на другие роли меня не брали… за две-то лиры… Всаживающая тебе в бок тесак рука принадлежит другу или врагу? Она тебя защищает или хочет пустить твою кровь? Я не знаю, товарищи, я не знаю. Нужно повиноваться. «Внимание, мотор!» — вновь гремит, отдаваясь эхом, голос из рупора. Чья очередь?

«Ни из героев никто не заметил, что остров знаком им, ни средь ночной темноты долионы не распознали, что воротились назад герои; но им показалось, будто пристал пеласгийский Арес, макрийцев дружина. Быстро доспехи надев, они на приплывших напали. Друг против друга бойцы щиты обратили и копья с той и с другой стороны. Так быстрого пламени сила, вдруг на кустарник сухой напав, бушует пожаром [64] Аполлоний Родосский… Песнь I, строки 1021–1028. ». Я не распознал лиц тех, кто меня избивал: в трюме «Пуната», куда нас в конечном итоге сбросили через люк, я не мог ничего видеть, так как был ослеплён светом отражателей, повёрнутых на нас, на наш вагон, корабль, съёмочную площадку… Перманентная слепота. Невозможность отличить товарища от недоброжелателя. Ещё на съёмках, когда все неподвижно ожидали условленного сигнала, я начал рубить всё вокруг своим картонным мечом. «Стоп! Что происходит? Что творит этот олух?» — орал голос из мегафона. Я видел перед собой удивлённые лица, которые не уклонялись от картонных ударов. «Вон!» «А на заре увидали и те и другие ошибку страшную, непоправимую; тяжкая скорбь охватила тотчас героев мининских [65] Там же. Песнь I, строки 1053–1055. ». Слишком поздно. Красный восход — это кровавый закат алого флага.