Сид Чаплин - Битки на пасху

– Где пивная – не забыл? Выручай. Выкручивайся, то есть, сам.

– Идем? – спросил я с забившимся сердцем. Мы взялись за руки и вышли. Пивная была в двух шагах, и через несколько минут мы вернулись к дому. Мы ни разу не взглянули друг на друга, но ее рука дрожала в моей, она была рядом и подавала волнующий и таинственный знак. Охваченный незнакомым чувством, я позвал ее погулять. И снова в ответ она еле заметно кивнула и все так же чуть загадочно улыбнулась. Она как будто онемела.

В комнате я поставил на стол четыре бутылки (на две мне дала деньги Дженни) и почти сразу пошел. В дверях я обернулся: на меня смотрела Лил. Мне стало не по себе от ее взгляда. Она рассмеялась и отвернулась. И вот мы с Дженни одни.

Мы были странная пара. Мы прошли полями, наверное, больше мили, не обменявшись ни единым словом. Но между нами шел неслышный разговор, и мы оба не разбирали толком, о чем он. Потом мы вернулись на ферму, и она увлекла меня в укромный полумрак коровника, взяла в ладони мое лицо, потянула к себе. Я нашел ее губы. Ошалев от миллиарда чувств, мы пятились, пока не ткнулись очень кстати в стог соломы. Нам стало волшебно хорошо.

А потом я увидел, как ее глаза уставились на что-то за моим плечом, тело напряглось, и она завопила душераздирающим голосом: «Не надо! Отпусти!»– и больно заколотила по моей груди кулаками. Я освободил ее, отступил на шаг и сразу попал в чьи-то крепкие руки. Меня сграбастала Лил, я беспомощно забарахтался.

– Вот в какие игры ты играешь, греховодник! Джордж, Фред, Салли, Бет – все сюда! Сейчас ты у меня получишь.

Они окружили нас кольцом. Дженни визжит, вытаращив глаза, лицо торчит из соломы белым пятном – от нее не стали ждать оправданий, и мне не дали рта открыть. Они стали швырять меня из рук в руки по кругу. Не чуя живого места, я лежал, оглушенный, в соломе. Издалека донесся голос: «Обошлось. Он ее не тронул. Вышвырните вон паршивца». И я очнулся уже в канаве. По мне сновали сотни мышей, если не крыс, и одна тварь, забравшись в карман, сквозь ткань царапала мне кожу. От ужаса я сразу очухался, перекатился на бок, вытряхивая гостя, и вижу: надо мной стоит мой славный друг Паффер. На дне канавы посверкивал трехпенсовик – все, что у меня осталось.

– Пришел тебя проверить, – сказал Паффер, не сводя глаз с монеты.

– Ага, ты очень беспокоился, когда они меня отделывали, – сказал я. – Нечего меня проверять, обойдусь.

Я еще собрался с силами и добавил:

– Вали отсюда.

Он отошел и обернулся. Смертоносно пахли майские цветы.

– Если честно, они меня обобрали. Вчистую. Ты меня прости, Дэнни.

– Бог простит, – сказал я, подобрал трехпенсовик и швырнул в его сторону. И пошел прочь. Я оглянулся: бог мне свидетель, Паффер ползал на коленях, словно слепой, отыскивая в темноте подачку, поломавшую нашу дружбу. Не знаю, почему я пошел к Бишоптонской дороге. Одно было ясно: домой я не хотел.

Лавки закрылись, в кино идти поздно, рыночная площадь была замусорена после дневного базара. Я брел, отшвыривая ногами клочки оберточной бумаги, стружку, огрызки. Какой-то парень корчился около стенки, и в свете газового фонаря я увидел, что его белое лицо искажено болью. Я еще раз оглянулся: он плашмя лежал на земле, неловко вывернув руку вбок, прямо в свою блевотину. Вдруг я услышал пение. Пели у подножия всадника, поставленного перед ратушей, и пели от души, звонко и радостно.

Я прошел через маленькое кольцо зевак. В центре, на ступеньках памятника, стояли в ряд певцы. Высокий старик с крючковатым носом играл на аккордеоне. У него были мертвые глаза, я понял, что он слепой, но играл он весело, и лицо у него было живое, улыбчивое. И какой-то парень пел и плясал перед памятником, словно царь Давид перед господом. Гимн кончился, и слепому аккордеонисту помогли взойти на верхнюю ступеньку.

– Меня зовут Джон Дейвис, – объявил он и выставил вперед дрожащий костлявый палец. – Может, слышал кто? Знает это имя? Я служил дьяволу. Терся на бегах, искал легких денег. За кружку пива играл в пивных. Я по уши сидел в грехе. И вот раз ночью я взошел по каким-то ступенькам и оказался среди братьев. И мне было откровение, оно вошло мне в душу. Джон Дейвис затрепетал. Поскорее скатился по тем ступенькам вниз. Еле добежал до ближайшей пивной, чтобы на дне кружки утопить, что он слышал. А что он слышал? А? От чего он убегал? Что завладело его душой и переменило жизнь беглеца? Это был Иисус Христос, за мои грехи распятый на кресте. Он взял на себя все мои грехи. Его положили в пещеру на горе. Облекли в саван. Его оплакивали как мертвого. А потом? После третьего дня они прибежали, говоря: Христос воскрес! Господь опять с нами! Вы, насмотревшиеся грешных картин, вы, оторвавшиеся от карт и обмана, вы, явившиеся из питейных домов, – все внемлите! Христос воскрес. Он воскрес во мраке загаженной души старика. Он коснулся слепого и грешного. Он принес всем радость, которая являет нам себя на пасху. Слава господу! Христос воистину воскрес. Аминь.