Дональд Томас - Белый отель

– Да! – печально улыбаясь, согласилась мать.

– Соединить линии, пересекающие карту! Изнемогать от желания – быть не в силах ждать! И наслаждаться тем, что это – запретно.

Мать склонила голову.

– Да, и это тоже! Это великий грех.

– Что ж, даже если и так, важно только будущее, а не прошлое. Знаю, что это звучит банально, но это так.

Мать остановилась, обхватив голову руками, и содрогнулась.

– Огонь! Это было ужасно, ужасно!

Она еще долго дрожала. Потом опустила руки и сказала нетвердым голосом:

– Кажется, это было на вторую ночь. Мы не виделись три месяца и были полностью поглощены друг другом. Ты, наверное, знаешь, как это бывает, когда лежишь в постели с мужчиной и все твои чувства приглушены, чтобы оградить тебя от всего внешнего. Мы не слышали ни звуков, ни запахов. Потом, успокоившись, почуяли запах дыма и закашлялись. За дверью слышался рев. Франц пошел открыть ее, а снаружи оказался сущий ад.– Она извивалась, как будто снова попала в пламя, сама при этом напоминая огненный язык.

– Ну, это позади, – сказала Лиза, взяв мать за руку. Та мало-помалу пришла в себя.

– Так или иначе, – сказала Лиза, – я думаю, что там, где есть любовь, какой бы она ни была, есть надежда на спасение.– Она вспомнила о штыке, поблескивавшем над раздвинутыми бедрами, и быстро поправилась: – Там, где любовь в сердце.

– Нежность.

– Да, именно!

Они шли все дальше по берегу. Солнце опустилось ниже, и стало прохладнее. Ворон, паря над водой, возвращался обратно, и у Лизы по спине пробежала дрожь.

– Это Мертвое море? – спросила она.

– Вовсе нет! – сказала мать с серебристым смехом; она объяснила, что в озеро впадает река Иордан, которую, в свою очередь, питает ручей Шерит. – Поэтому, как видишь, вода здесь всегда чистая и свежая.

Дочь кивнула, испытывая огромное облегчение, и они пошли дальше.

Ветер, дувший с холмов, казался белым. Солнце садилось в пустыне, и его свет, пронизывая отдаленную песчаную бурю, собирался кругами, образуя подобие розы.

Прогулка вдоль озера привела их в небольшую деревушку, и они зашли в таверну перекусить. Обе почувствовали себя там чужими, вокруг были одни мужчины – рыбаки, судачившие за стаканом вина о дневном улове. Завсегдатаи вежливо не обращали внимания на незнакомок. Хозяин, учтиво приветствовавший их, трясся от старости. Когда их стаканы опустели, он, шаркая, подошел, чтобы вновь долить им вина. Горлышко отклонилось, когда стакан Лизы был полон на две трети, и она прикрыла его рукой, показывая, что больше не хочет. Но хозяин возобновил свое гостеприимное занятие, и вино полилось у женщины по руке, растекаясь оттуда по всему столу. Она не убирала руку, а хозяин продолжал лить. Лиза поблагодарила его с серьезным лицом, но когда он, шаркая, удалился с пустой бутылкой, обе они затряслись от беззвучного смеха. Мать Лизы ничего не могла с собой поделать, она прижимала руки к животу, извивалась на стуле, прикрывала лицо рукой, чтобы скрыть слезы, брызжущие из глаз, закусывала губу, показывала на мокрую руку Лизы – и ее одолевал новый приступ смеха. В таверне была телефонная будка. Лиза все еще задыхалась от веселья, когда вошла в нее и сняла трубку. Она попросила соединить ее с номером, который дала ей мать. Когда отец ответил, все было так же, как в прежние времена:

– Как поживаешь, отец?

– Вполне благополучно. Как ты?

– О, у меня все прекрасно.

– В деньгах не нуждаешься?

– Нет, все в порядке.

– Что ж, дай мне знать в случае чего. Береги себя.

– Да. И ты тоже.

Но по крайней мере, она поговорила с ним, хоть и по плохой линии, а когда-нибудь они смогут даже побеседовать по-настоящему.

Когда Лиза вернулась в лагерь, на небе, усыпанном безмятежными звездами, сияла полная луна. Но в картине, открывшейся ее глазам, безмятежности не было. На территории лагеря и далеко за ее пределами, в пустыне, виднелись палатки – уже разбитые или разбиваемые. Они с обеих сторон тянулись до самого горизонта. Этой огромной работой руководили молодые офицеры. Лиза мельком увидела Ричарда Лайонза, его тонко очерченное лицо блестело в лунном свете от пота, а шрам казался синевато-багровым. Он носился то туда, то сюда, единственной здоровой рукой указывая помощникам, что делать, и его жезл порхал, как у шамана. Увидев Лизу, он приказал сержанту продолжать и подошел к ней.

– А-а, р-роза Шар-рона! – сказал он, улыбаясь. Это было любовное прозвище, которым он повадился ее называть. Он объяснил, что за день прибыло более десятка эшелонов. С каждым днем их становилось все больше. Чем быстрее строились хижины, тем скорее они заполнялись людьми, и требовались новые. Но никого нельзя было отправить восвояси, и никого не отправят, потому что им больше некуда деваться. Заткнув за пояс свой жезл, он выудил из кармана пачку сигарет, раскрыл ее, вынул сигарету, вставил ее себе в рот, выудил коробок, достал из него спичку, чиркнул ею, прикурил, положил сигареты и спички обратно в карман, и все это – единственной ловкой рукой. Выдохнув дым сигареты, он вместе с нею стал смотреть на безмолвно-неистовую, залитую лунным светом картину.