Дональд Томас - Белый отель

Был создан огромный участок разнообразных работ. Землекопы рыли землю, извлекатели на крюках вытаскивали трупы, старатели (Goldsucher) собирали ценности. Было странно и трогательно, что почти всем жертвам, включая обнаженных, удалось утаить какой-нибудь предмет сентиментального характера, чтобы унести с собою в овраг. Там были даже ремесленные инструменты. Многие ценности приходилось извлекать из тел. Коронки, которые Лизе поставили вскоре после ее возвращения из Милана, были смешаны со множеством других – в том числе с добытыми изо ртов четырех престарелых сестер Фрейда – и превращены в партию золотых слитков.

Гардеробщики собирали мало-мальски сносную одежду; строители сооружали гигантские погребальные костры; истопники разводили огонь, поджигая человеческие волосы; дробильщики просеивали пепел в поисках золота, которое могло ускользнуть от старателей; садовники грузили пепел на тачки, чтобы рассыпать его по садовым участкам поблизости от оврага.

Это была тяжелая работа. Стражники выдерживали зловоние, только глуша целыми днями водку. Русским пленным не давали еды (но горе им, если ослабеют!), и время от времени кого-нибудь из них, обезумевшего от аппетитного запаха жареной плоти, хватали при попытке вытащить из пламени кусок мяса; уличенные в подобном варварстве сами усиливали соблазнительный аромат – их готовили живьем, как омаров. Заключенные знали, что в конечном итоге, когда будет сожжен последний труп, их тоже скормят огню – тех, кто до этого доживет. Стражники знали, что те знают, и это служило источником добродушного подшучивания одной стороны над другой. В один из дней прибыл истребительный фургон, полный женщин. Когда пустили газ, изнутри послышались обычные крики и стук по стенам, но вскоре наступила тишина и можно было открывать двери. Вытащили более сотни нагих девушек. Подвыпившие стражники заходились в хохоте: «Не робей, хлопцы! Каждой по палке! Обновите им целки!» Они едва не захлебывались водкой от смеха: соль шутки состояла в том, что девушки эти были официантками в ночных клубах Киева, а посему – вряд ли непорочными девственницами. Даже у одного или двоих пленных костлявые лица искривились в ухмылке, когда они укладывали девушек – и мертвых, и еще живых – в погребальный костер.

Когда война окончилась, усилия уничтожить мертвых продолжались, хотя и предпринимались другими. Через некоторое время Дина Проничева перестала признаваться в том, что совершила побег из Бабьего Яра. Инженеры перегородили устье оврага дамбой и закачали туда насосами воду и грязь из соседних карьеров, создав зеленое, стоячее и зловонное озеро. Дамбу прорвало, огромную часть Киева затопило грязью. Застывших в предсмертных позах, как в Помпее, людей продолжали выкапывать и двумя годами позже.

Никто, однако, не посчитал нужным умиротворить овраг мемориалом. Он был залит бетоном, над ним пролегла магистраль, на нем воздвигли телецентр и высотные жилые дома. Трупы захоронили, сожгли, утопили и погребли вновь под бетоном и сталью.

Но все это не имеет отношения к гостье, душе, изнемогающей от любви невесте, дщери Иерусалима.

П осле хаоса и неразберихи кошмарной поездки они высыпали из вагонов на маленькую пыльную платформу посреди пустыни и, толкаясь, перешли через небольшой мост. Было так чудесно вдыхать сладкий воздух, когда безо всяких угроз и формальностей их провели к выходу. Снаружи застыли в ожидании выстроенные в ряд автобусы.

Молодой лейтенант, отвечавший за автобус, в который попала Лиза, заикался от застенчивости, и это разрядило обстановку во время переклички. Он смущенно улыбался, когда пассажиры со смехом сообщали ему, что то или иное трудное имя он произнес неправильно. Особенно нелегко ему пришлось с Лизой. Под слоем пота – день был очень жаркий – вверх по щеке и через лоб у него протянулся белый шрам, а один из рукавов праздно покоился в кармане форменной рубашки.

Когда автобус, подняв облако пыли, тронулся с места, лейтенанта качнуло и он с размаху уселся на пустое сиденье впереди Лизы.

– Извините! – сказал он с улыбкой.

– Не волнуйтесь! – улыбнулась она в ответ.

– Это польская фамилия, по-моему? – спросил он, и она подтвердила, что это так. На самом деле она была смущена своей ошибкой. Приняв решение не пользоваться ни своей еврейской фамилией – Беренштейн, ни немецкой – Эрдман из-за всех тех неприятнрстей, которые ей приходилось испытывать, когда ее просили предъявить документы, она намеревалась указать свою девичью фамилию – Морозова. Но по какой-то странной причине назвала вместо нее девичью фамилию своей матери: Конопницка. Было слишком поздно что-либо предпринимать. Молодой лейтенант спросил ее, как прошла поездка.