Пьер Леметр - До свидания там, наверху

– Э-эй! – вскричал подоспевший на выручку Бенишу, сам нетвердо стоявший на ногах.

Продолжая сжимать горло жертвы, лицо которой уже начало синеть, Мерлен вытянул кулак в сторону начальника стройки и разжал пальцы.

На ладони оказалась золотая цепочка с маленькой пластинкой с номером, лежавшая лицевой стороной вниз. Мерлен выпустил наконец усатого, который принялся надрывно кашлять, чуть не выворачиваясь наизнанку, и повернулся к Бенишу.

– Как зовут вашего парня? – спросил Мерлен. – Его имя?

– Хм…

Совер Бенишу, побежденный и безоружный, расстроенно взглянул на своего бригадира.

– Альсид, – сокрушенно прошептал он.

Мерлен перевернул пластинку, как будто бы это была игра, когда подбрасывают монетку, пытаясь угадать: орел или решка.

На пластинке было выгравировано имя: Роже.

Боже, какое утро! Вот бы каждый день так! Как же хорошо все начиналось!

Во-первых, работы. Комиссия отобрала пять из них. Одна великолепнее другой. Чудо. Сгусток патриотизма. Трогают прямо до слез. Итак, Лабурден был готов к своему триумфу: представление проектов президенту Перикуру. Для этого он специально заказал в техническом отделе мэрии железную арку в соответствии с размерами своего большого кабинета, чтобы разместить на ней рисунки в самом выгодном свете, как на выставке в Гран-Пале, где он однажды побывал. Перикур сможет свободно расхаживать между работами, медленно, сложив руки за спиной, то восхищаясь одной ( Безутешная, но победившая Франция ) – Лабурдену она нравилась больше всего, – то пристально разглядывая другую ( Победоносные павшие ), останавливаясь в раздумье. Лабурден представлял, как председатель поворачивается к нему, он восхищен, но при этом растерян – не знает, что выбрать… И тут он произнесет СВОЮ фразу, взвешенную, дозированную, выверенную, совершенно правильно ритмизованную, которая способна выразить одновременно его эстетический вкус и чувство ответственности:

– Господин председатель, если вы позволите…

С этими словами он подойдет к эскизу Безутешная Франция , словно собираясь приобнять его одной рукой за плечи.

– …мне кажется, что это мастерское произведение превосходно передает все то, что хотят выразить наши Соотечественники: Боль и Гордость.

Заглавные буквы были неотъемлемой частью фразы. Безукоризненно. Во-первых, это выражение «мастерское произведение» – сущая находка, во-вторых, «Соотечественники» звучит гораздо лучше, чем «избиратели», и, наконец, Боль. Лабурден был сражен собственной гениальностью.

Около десяти часов, когда арка была установлена, перешли к развешиванию эскизов. Чтобы закрепить их на поперечной перекладине и равномерно распределить, пришлось забираться наверх – на помощь была призвана мадемуазель Раймон.

Как только она вошла в комнату, то сразу же поняла, что от нее требуется, и инстинктивно сомкнула колени. Лабурден, стоявший у приставной лесенки с улыбкой на губах, потирал руки, словно предвкушая удачную сделку.

Мадемуазель Раймон, вздыхая, поднялась на четыре ступени и принялась за работу, наклоняясь при этом в разные стороны. Да, какое превосходное утро! Прикрепив рисунок, секретарша проворно спускалась, придерживая юбку. Лабурден делал несколько шагов назад, чтобы оценить результат. Кажется, правый угол чуть ниже левого, вы не находите? Мадемуазель Раймон закрывала глаза, вновь забиралась наверх, Лабурден спешил к лесенке: никогда еще он не проводил столько времени, разглядывая ее ножки. Когда все было развешено, эрекция едва не привела мэра округа к апоплексическому удару.

Но когда все наконец было готово, президент Перикур отменил свой приезд и прислал курьера, который должен был доставить работы к нему. Все зря! – подумал Лабурден. Он взял извозчика и последовал за курьером, но его ожидания не оправдались – обсуждения не предполагалось. Марсель Перикур пожелал остаться один. Был почти полдень.

– Принесите перекусить господину мэру, – приказал Перикур.

Лабурден подбежал к молоденькой горничной, очаровательной брюнетке с прекрасными глазами и красивой упругой грудью, и попросил принести портвейна. При этом он погладил ее левую грудь. Девушка лишь покраснела: ей хорошо платили и она была новенькая. Как только появился портвейн, Лабурден переключился на правую грудь.

Боже, какое утро!

Мадлен обнаружила мэра храпящим как паровоз. Его тучное тело возвышалось рядом с журнальным столиком, остатки холодной курицы, которую он поглотил, и опустошенная им бутылка шато-марго придавали композиции, представшей перед Мадлен, неряшливый, почти непристойный и вместе с тем жалкий вид.