Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь

Кровь бросилась Шимкевичу в голову. Он шагнул вперед, решительно сбросив с рукава руку Долинского.

– Подожди, Паша. Обвинять в трусости офицера, раненого в бою, все ордена которого – с мечами, вам… – Владимир почувствовал, что еще немного, и эмоции захлестнут его с головой. Невероятным усилием воли он заставил себя сдержаться, сбросил руку с кобуры «парабеллума». – Вам, который отбудет здесь ценз и уедет в Петроград, в свою академию. Жалко, что в военное время дуэли запрещены, – бессвязно закончил он, чувствуя невероятную усталость.

Полковник почему-то был уже не перед ним, а в дальнем углу землянки. Его круглое лицо блестело от мелкого пота, а в глазах плескался страх.

– Разрешите идти? – вяло проговорил Владимир и, не дожидаясь реакции Коломейцева, вышел из землянки.

Долинский догнал его через минуту.

– Ты… ты… – Павел задыхался. – Ты хоть понимаешь, что ты сейчас натворил? Понимаешь ты это или нет?!

– Понимаю. – Шимкевич закурил, с наслаждением выдохнул в летнее небо облачко дыма и проследил за тем, как его понесло в сторону Крево. – Спас от ненужной гибели две с половиной сотни жизней.

– Ты приказ отказался выполнять, Вовка! Приказ!!! Ты забыл, что в нас вбивали в училище?!

– Если мне не изменяет память, – скупо усмехнулся Шимкевич, – в нас вбивали то, что офицер должен думать головой. Если не всегда, то в некоторых особенных, самых важных случаях. По-моему, сегодня случай был как раз особенный.

– Случай был самый обыкновенный! Банальный «парад» для приезжего генерала! Что, сложно поднять роту в атаку? Ты же делал это десятки раз!

– Я делал это не ради удовольствия приезжих генералов, Паша. И только тогда, когда это было действительно нужно. И не на пятнадцать рядов колючки… А исполнять преступные приказы заезжего болвана – уволь.

– Я бы уволил!.. – в бешенстве заорал Долинский, топая от досады ногой. – Да ведь тебя не уволят, понимаешь ты это?!!

Шимкевич еще раз глубоко затянулся папиросой, выдохнул дым в небо. Низкорослый солдатик, шедший мимо с котелком в руках, бодро откозырял офицерам, но они этого не заметили. Краем глаза Владимир следил за двумя фуражками, прыгавшими поодаль поверх хода сообщения. Ну конечно, Коломейцев уже пришел в себя и возмездие близко…

– Понимаю, Паш, – сказал Шимкевич и улыбнулся приятелю. – Понимаю и не могу иначе. Прощай. Надеюсь, мы еще увидимся.

Долинский застыл с раскрытым ртом, красный от возмущения. Сказать он ничего не успел – подошли полковой адъютант, стройный красивый поручик Звейниек, из латышей, и командующий первым батальоном, капитан Урсуленко.

– Господин штабс-капитан, – певучим голосом произнес Звейниек, – командир полка поручил мне произвести дознание по факту совершенного вами только что преступления. Пройдемте со мной, будьте добры.

Урсуленко, на секунду задержав Шимкевича рукой, шепнул ему на ухо:

– Что вы ему там наговорили?! На Прокуроре лица нет.

Коломейцев, как профессиональный юрист, действительно взялся за дело с размахом. Дознание приказал произвести в течение суток, хотя полагалось трое, и лично потребовал предать Шимкевича суду армии без предварительного следствия. Отстоять Владимира не смогли ни комбат, ни офицеры его роты. Штабс-капитана суду мог предать только начальник дивизии, но Коломейцев и тут расстарался – видимо, съездил на доклад к начдиву, изложил обстоятельства выгодно для себя, а будет ли генерал разбираться? Букет обвинений командир полка подобрал пышный – оскорбление начальника, вызов начальника на поединок по делу, касающемуся службы (так он истолковал фразу Владимира о дуэлях) и, само собой, неповиновение. В мирное время все это вместе тянуло лет на пятнадцать каторжных работ. В военное – на расстрел.

Увозили Владимира в тюрьму через пять дней. На душе у него творилось странное. Конечно, первое время кипела ненависть к сволочному полковнику, решившему устроить ценой чужих жизней «активность» на своем участке, чтобы порадовать инспектора. Грызли сомнения – имеет ли он право так ломать свою жизнь и боевую карьеру? Может, не стоило связываться с идиотом, надо было махнуть рукой, положить солдатиков, а завтра новых прислали бы – на то война?.. Но тут же представлял себе глаза матерей этих ребят, что полегли бы по милости Коломейцева. И неважно, что он никогда не увидел бы этих безвестных крестьянок из украинских сел, белорусских фольварков, сибирских заимок и латышских хуторов. Важно, что не простил бы себе самому.