Вячеслав Бондаренко - Взорвать «Аврору»

– Ты один дома? – вместо приветствия хрипло поинтересовался Валера.

– Один, все на демонстрации.

– Дай пиджак новый.

Очкарик пожал плечами.

– Ты объясни, что случилось…

– Пиджак, говорю, дай. Впустишь или нет?

Очкарик отступил в сторону. Рыжий прошел в глубь коридора и устало опустился на корточки у стены.

– Нарвались, да? – шепотом спросил очкарик.

– Хуже. Петрович с крыши скинулся. Он транспарант развернул, как раз когда сволочь усатая ехала…

Очкастый испуганно шикнул. Рыжий пренебрежительно отмахнулся.

– …мильтоны заметили, ну и… Пиджак порвали, суки. – Он тронул разорванную ткань.

– И что теперь будешь делать? – спросил хозяин квартиры.

Валера устало пожал плечами.

– Пойду до конца. Все равно мою физиономию заметили. А праздник этот они надолго запомнят.

На крыльце Военно-морского училища имени Фрунзе теснилась огромная толпа курсантов и преподавателей. В центре группы стояли Сталин, Ворошилов и Киров. У крыльца, на перекрытой чекистами набережной Лейтенанта Шмидта, ждали автомобили. Рядом с ними суетился немолодой фотограф, чуть поодаль поглядывал вокруг начальник охраны вождей. С высоты своего пьедестала на присутствующих скептически смотрел изваянный из бронзы адмирал Крузенштерн…

– Еще теснее сдвинулись, товарищи моряки! – командовал фотограф, колдуя над аппаратом. – Товарищ командир «Авроры», держите коробочку с орденом в кадре! Сергей Миронович, я вас так ласково попрошу – вашу знаменитую улыбочку!

Киров заулыбался еще шире. К его уху тихо склонился Сталин:

– Сергей, а почему твоя улыбочка – знаменитая?

– Да это наш фотограф, из Смольного, – ответил Киров. – Знает меня как облупленного. Снимал уже тысячу раз. Одессит, между прочим…

Сталин подтолкнул локтем наркома обороны.

– Слышишь, Клим? Вот это настоящий народный руководитель. Даже с фотографом близко знаком.

В этот момент фотограф недовольно поднял голову от видоискателя:

– Прошу прощения, товарищ Сталин! Можно я сделаю снимок, а потом вы уже будете говорить сколько хотите и с кем хотите?!

– Извините меня, товарищ фотограф! – громко отозвался Сталин. – Пожалуйста, работайте!

Щелкнула вспышка. Курсанты загалдели, окружили гостей, потянулись за рукопожатиями и автографами.

Фотограф, мурлыкая что-то под нос, начал собирать свой аппарат, когда к нему бесшумно приблизился начальник охраны.

– Запомни, мудак: с вождями партии и страны так не разговаривают. – Он коротко, неуловимым движением ударил фотографа пальцами куда-то под ребра, тот посинел. – Понял?

Фотограф, мыча, с трудом кивнул.

– Ладно, живи пока, – хмыкнул начальник охраны, отходя.

Фотограф, жадно глотая ртом воздух, молча бессильно опустился на холодный асфальт набережной.

Чем дальше шел Владимир по Невскому, тем отчетливее он понимал: большевистские спецслужбы перекрыли не только ближние, но и дальние подходы к «Авроре». Густая цепь ГПУшников стояла поперек прохода арки Генерального штаба, проверяя документы у всех, кто направлялся к Зимнему дворцу. Такая же цепь стояла и возле Исаакиевского собора. На площади, у подножия памятника Николаю I, гудел праздничный митинг.

– И пусть ярится международная буржуазия, мечтающая о покорении Страны Советов! – кричал на трибуне плотный маленький человечек во френче. – Пусть лорд Чемберлен раздувает щеки и папа Пий призывает к крестовому походу против большевизма! На каждую провокацию врага мы ответим тройным ударом! Да здравствует Десятый Октябрь, товарищи!

Оркестр грянул «Интернационал», и площадь дружно подхватила гимн. Стоя в толпе и безмолвно шевеля губами, Сабуров пристально рассматривал кордон, перегораживавший проход к набережной. Вот к нему подошли нарядно одетые парень и девушка. И тут же к ним шагнул ГПУшник, вежливо козырнул и показал рукой в другую сторону. Парень с девушкой пожали плечами и послушно двинулись туда.

На площади Урицкого торопливо стучали молотками рабочие, достраивая последние декорации для театрализованного представления «10 лет. Победа труда над капиталом». На трибуне, выкрашенной в красный цвет, репетировали свои речи актеры, в меру сил и способностей изображавшие вождей революции, пролетариев, крестьян и революционных солдат, на черной трибуне – «Керенский», «Корнилов» и «министры Временного правительства». Вокруг декораций бегал кривоногий толстый режиссер с рупором в руках. В воздухе развевались полы его английского пальто. За ним неотступно следовал худой высокий помреж, тоже с рупором, и перепуганная девушка-ассистентка со стаканом давно остывшего чая в руках. Она уже не раз пыталась всучить режиссеру давно заказанный им чай, но тот, целиком поглощенный проблемами искусства, не замечал ее.