Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Дядя Артемий, понимаю, ты кипишь, если добрался до настоящей страницы, прямо места себе не находишь, не зная, как меня остановить. Потому что Николай Васильевич подобное продолжение поэмы никогда бы не принял, наоборот, открестился бы от него, как от дьявольского наваждения. Сама мысль, что Чичиков может стать не православным — староверческим монахом и русское царство счесть за антихристово; сверх всякой меры почитаемого им императора Николая I за антихристово семя, а его сына и наследника, будущего императора Александра II, воспитателем которого он надеялся стать, антихристовым отродьем, — показалась бы ему кощунством. И вот ты думаешь, что обязан меня предостеречь, раз и навсегда удержать от такого рода кульбитов и фортелей, иначе Николай Васильевич оттуда, где он сейчас находится, не задумываясь, меня проклянет.

Я не спорю, ты во многом, а может быть, и во всем прав, но выслушай и мои доводы. Оба мы знаем, что Гоголь думал о том, что в середине или конце третьей части поэмы Чичиков примет иноческий постриг, об этом пишут несколько его корреспондентов, но, естественно, речь идет об обычном синодальном монастыре. Мы знаем также, как Гоголь и тот круг, частью которого он был, относился к раскольникам. Дворянство было сословием, в сущности, полуатеистическим, ко всей допетровской истории безразличным. Раскол представлялся ему осколком Средневековья, который неведомым образом уцелел, дожил до их времени. Как позже и для Островского, для Гоголя это было «темное царство». Пространство презираемое, отчасти враждебное, вдобавок, в отличие от Островского, еще и не шибко любопытное. Мир недобрых страстей, диких суеверий и разгула, вместе с тем — какого-то гомерического плутовства и такого же, ни с чем не сообразного скопидомства.

Мы знаем, что славянофилы, перенявшие у Гоголя его взгляды на церковь и государство, одно время интересовались расколом, даже устраивали со староверами диспуты об обрядах и вере, но и для них правота синодальной церкви была вне сомнений и компромиссов. Оттого они, в общем и целом, поддержали новые законы и ограничения, которые правительство стало вводить против раскольников. Это на одной чаше весов. С другой стороны, прими во внимание (перечисляю безо всякого строя и лада): барон Гакстгаузен, чья работа о крестьянской общине сделалась фундаментом славянофильских построений об «особом русском пути», основывался в первую очередь на исследовании староверческих общин Преображенского и Рогожского кладбищ и на знаке равенства, который он ставил между ними и сельскими общинами; мнение Герцена, что «у славянофилов и раскольников общие корни», они — в юдаистическом понятии о превосходстве племени и аристократическом притязании на чистоту крови, «что по духу все раскольники суть славянофилы»; о сходстве, едва ли не тождестве славянофилов и староверов в понимании предназначения России (и те и те взяли его из «Повести о Белом клобуке»). Согласись, что есть много общего в выступлениях Хомякова против возникшего при Алексее Михайловиче и с тех пор лишь укрепившегося убеждения, что русский царь — глава церкви: он писал, что ее главой может быть только Христос; в его же взглядах на государство как на неизбежное зло и мнением знаменитого расколоучителя Денисова, считавшего империю за силу, подчиненную антихристу, или уж во всяком случае антихристианскую. Так что у не раз помянутого Липранди были основания говорить, что славянофилы суть раскольники, но не в религиозном отношении, а в гражданском.

Хорошего, настоящего компоста в Старице не достать. Что могу, делаю прямо на месте. Снова перекопал землю, она уже с песком, навозом, опилками. Разбил клумбу по секторам. Точно по плану вбил колышки и натянул на них бечеву. На каждый участок тоже, точно по плану, внес свою лепту минеральных удобрений. Все три дня очень тяжелые, домой прихожу вымотанный, если бы не письма тебе — затосковал.

Если вчера как-то оправдался, продолжу. Павла Ивановича Чичикова и внешне, и в прочих отношениях я собирался лепить с известного староверческого инока — тоже Павла, в миру Петра Великодворского. Ты ведь знаешь, что я всегда считал, что, если два разных человека носят одно имя — тем более иноческое, которое выбираешь сам и осознанно, — это не может быть случайным. Конечно, мой Павел и тот не должны были быть один в один; предполагалось, что свой вклад в биографию Павла Ивановича внесет и другой инок — Авраамий (он был верным спутником Павла), вообще я намеревался черпать из многих колодцев.