Владимир Шаров - Возвращение в Египет

Познавая добро и зло, ты, как уток, мечешься туда-сюда между Египтом и Землей Обетованной. В своей вере и молитве, в своем служении Господу иногда почти находишь Его, потом снова теряешь. Во время этой не имеющей ни начала, ни конца маеты, когда Красное море переходишь, не надеясь на чудо: не торгуясь, отстегиваешь столько жизней, сколько запросят, и идешь; ты вынашиваешь, рождаешь потомство, так что всё продолжается. Надежда, что пустыня однажды кончится и ты, как блудный сын, вернешься к Отцу, тоже теплится.

Некоторые из Гоголей сводили эти перекочевки из Египта в Землю Обетованную и обратно к языческому в своей сути, безнадежному движению по кругу. Они не соглашались, не хотели верить, что путь из зла в добро все-таки есть, пусть он и извилист, запутан.

Мы живем в переходную эпоху. Пережитки и родовые пятна так просто не сведешь. Мир после революции — мир за гробом. Одни в смертном поту уходят в небытие, другие встречают рассвет новой счастливой жизни. Но пока, прости Господи, варево: в один котел бросили предсмертные судороги и родовые схватки, стоим помешиваем ложкой.

Основой, фундаментом сталинской монархии была постоянно ведомая гражданская война. С этой целью она была формализована (НКВД — от следствия до лагерей — и Особые совещания), после чего превратилась в обычный правильно функционирующий институт и легко вписалась в государственное устройство. Страна была вполне манихейской. Вечное, неистребимое зло (размножающиеся, воспроизводящие себя враги народа), зло, без устали совращающее добро, — те же вчерашние соратники, ставшие врагами, бывший Божественный синклит, взбунтовавшийся против Творца, теперь низвергнутый в ад.

К счастью, не иссякал и источник добра. По ожесточенности его противостояния со злом наша история ничуть не уступала последним временам, возможно, предваряла их, готовила к ним народ. Чтобы поддержать энтузиазм, всё шло в топку. Думаю, мировая война, которую, по всем данным, Сталин собирался начать в пятьдесят четвертом году, стала бы естественным завершением его правления. Конец абсолютной власти сделался бы концом всего.

Слышал от нескольких гинекологов, что в конце двадцатых годов жизнь в Советской России так переполнилась верой и надеждой, восторгом и ликованием, что, как бывает при крайнем напряжении сил, у многих женщин прекратились месячные.

Рой — особое состояние живого вещества, нечто вроде плазмы. Держит его напряжение правды, ее поле. Энергия столь велика, что понятны яростный напор и энтузиазм, восторг, ликование и героизм самопожертвования. Больше того, скорость каждой пчелы так велика, что, с точки зрения физики, ее полет есть вещественная нить — все вместе они сплетаются в кокон. Спроси у Святослава — он должен знать, летит ли сама матка, или ее держат, не дают упасть пчелы.

Думал написать революцию как майский луг. Всё цветет, но что сейчас время спокойного, методичного сбора пыльцы, никто не вспоминает. Вместо этого, побросав старые ульи, неведомо почему пустившись в путь, над травой туда-сюда ходят пчелиные рои. Иногда случайно сталкиваются. Неслыханное ожесточение бешено вращающихся, от напряжения воющих коконов. Удивляться ему не стоит. Внутри каждого роя — матка, она его цель и смысл, правда, к которой он однажды пришел и за которую теперь готов отдать жизнь. От познания этой правды, от обладания ею пчёлы в каком-то нескончаемом, хоть и сумбурном, оргазме. Впрочем, счастья мало, больше тревоги. Последний трутень знает: если однажды рой остановится, просто замедлит ход, погибнет не только матка, конец ждет всех. Для белых такой правдой в Гражданскую войну был император Николай II, возможно, должен был стать и вел. кн. Михаил.

Так бродим, совсем потерянные. Но, заслышав, что объявилась правда, что она воплотилась, как оглашенные бросаемся к ней. Не пожалеем никого, кто встал у нас на дороге. Мы должны понимать, что тот рой, правдой которого был император Николай, оказался меньше другого, чьей правдой сделалось его убийство.

Ну что же, возможно, Вы и правы, когда говорите, что, несмотря на безумие роя, видите в нем гармонию, даже музыку. Всё дело в том, что извне он — плотно закупоренный сосуд, замкнутая сфера, подобная чаше Грааля. У той одна-единственная задача — не расплескать, до последней капли сберечь Божественное присутствие.