Поль Моран - Левис и Ирэн

— Вы печальная оптимистка, а я — веселый пессимист, — отвечал Левис. — Я давно уже решил устроиться в этой жизни по возможности с удовольствием. Жить с удовольствием до последней минуты, не заботясь о других.

— Нет, Левис, расчетливый эгоизм — не для нас, оставим это коммерсантам.

— Но все так или иначе устраивается.

— Да, но не так, как вы думаете.

— Ну так зачем же работать?

— Но ведь мы оба не работаем. Вы думаете, я трудилась из алчности? Нет, во-первых, ощущая в том потребность; во-вторых, желая принести пользу моей стране; наконец, потому, что, живя на земле, я ощущаю себя составной частью людского содружества, которое существует по законам суровой взаимопомощи, сложившейся в целях производства и экономии.

— Как жаль, что нельзя опубликовать все, что вы так складно излагаете.

— Не смейтесь. Для меня неприемлемо получать не отдавая; служить — как многие женщины — предметом роскоши — сначала просто дорогостоящим, а потом, может быть, и опасным.

Левис взирал на нее с насмешливым удивлением. Он был истинным парижанином — эгоистичным, ко всему приспосабливающимся. Живя по мере своих возможностей, ни о чем не беспокоясь в этом послевоенном мире, где повсюду царила спекуляция, он никогда не задавался подобными вопросами. Он полагал, что нельзя называть паразитом того, кто исправно платит налоги и отслужил военную службу.

Его восхищала Ирэн. Он чувствовал, что она во власти «демона честности» — как понимали ее древние; такая честность лежала в основе всех сооружений Греции, что позволяло им сопротивляться времени: жизнь Ирэн, как сама античность, была основана на строгих правилах, она не изменяла им никогда. Левис наивно удивлялся, как это можно, не впадая в вульгарность, сохранить примитивные, устаревшие представления о мире. Ему всегда казалось, что элегантность неотделима от некоторой испорченности. Будучи во власти подобных предрассудков, он, как мы видели, упорствовал в своей верности дурным нравам. Появление Ирэн должно было положить им конец. К сожалению, однако, многолетняя привычка полностью распоряжаться собой и другими мешала ему довериться жене, подчиниться или в чем-то изменить себя. Он никак не корректировал свое поведение.

Он ничего не делал, чтобы заслужить уважение Ирэн, прекрасно зная, что человека любят скорее за недостатки. Поэтому он продолжал так нелепо распоряжаться своим счастьем. Но ему начинало не хватать той материальной гармонии, того идеального ритма жизни, к которому он привык до женитьбы. Он чувствовал себя все менее сильным, все менее решительным. К нему вернулось какое-то детское простодушие, что-то, затаившееся в генах. Он жил неполноценной жизнью.

Как-то вечером после ужина Левис зевнул и спросил:

— Завтра скачки в Гайоне. Вы поедете?

— Мы ведем какое-то бессмысленное существование, — без обиняков ответила Ирэн.

В последующие дни Ирэн была немного веселее. Она рано уходила из дому, возвращаясь только к обеду. С каждым днем она получала все больше писем. Ирэн перестала жаловаться, что полнеет, что плохо себя чувствует. Незнакомый голос с иностранным акцентом, искажая слова, просил позвать ее: «Мадам может прийти к телефону?» Начинался долгий разговор. Левис, дорожа собственной свободой, старался уважать свободу Ирэн: не хотел ни о чем ее расспрашивать. О чем шла речь — семейные проблемы? воспоминания детства? туалеты? В это не очень верилось. Он не допускал, чтобы ему было «неприятно». (Слово, которое в устах сторонних наблюдателей получает почти трагический оттенок.)

Как-то утром Левис увидел ее машину на улице Камбон. Посмотрел, нет ли вывески массажистки или модистки, к которым могла бы наведаться Ирэн, но таковой не обнаружил. Унылый дом, этакая однообразная вертикальная пустыня с витражами в кабине лифта и винтовой лестницей, огибающей лифт. Что может делать Ирэн в этом доме? Да еще так долго? Половина первого. Электрики возвращались с обеда. Левис вошел во двор. Цокольный этаж имел какой-то непристойный вид; в окнах шестого — розовые шторы. Он ощутил неловкость из-за того, что шпионит. Он никогда не верил в предчувствия, а тут они нахлынули.

Преодолевая неловкость, он все-таки решил ждать, сел на ступени. Ровно в час Ирэн вышла, держа под мышкой пакет. К обеду она опаздывает не больше чем на пять минут — так задерживаются обычно мужчины, а не увлеченные своими непостижимыми делами женщины. Увидев его, она остановилась в недоумении. Села в машину на водительское место, но не отъехала. Потом, повернувшись к нему, прямо тут же, возле этого подозрительного дома, начала объяснять: