Лена Элтанг - Картахена

Бри убили первого марта, в ночь на воскресенье, а через три недели полиция закрыла дело: просто взяли и списали все на пьяную драку. Дескать, парни из Вьетри поссорились с братом из-за девчонки, а потом пошли за ним следом, остановили в эвкалиптовой роще, задушили и швырнули в корыто с солью. Это вы бросьте, господин комиссар. Бри был самым красивым парнем в поселке, у него от девчонок уже оскомина на языке была, какие там ссоры! В его комнате на стене висела черная доска – на таких в ресторанах пишут дневное меню, – а на ней номера телефонов, фотографии и даже открытки, присланные издалека. Триумфальная доска, он сам так говорил.

Когда брата нашли, рядом с ним лежал кусок зеленой сетки для оливок. Метка delitto d'onore, преступления чести. Придушил его обманутый муж, это как пить дать, сказал мне комиссар. Год тому назад наказали конюха из поместья, сказал он, там тоже проволока для оливок в уликах мелькала – значит, из-за девки.

Когда меня вызвали на опознание в морг, сетка была еще там, в куче просоленной одежды, в пластиковом мешке для улик, мне даже потрогать ее не разрешили. Я комиссару сразу сказала, еще в морге: конюх, может, и правда за любовные шашни пострадал, а брата моего убили за что-то другое. Бри так просто не сдался бы, сказала я комиссару, он дрался до последнего. Ищите раненого, изодранного человека, ищите победителя, который отсиживается дома, зализывает раны. И девки здесь ни при чем, случись у него с кем-то серьезная распря, я бы первая узнала. Здесь либо деньги, либо старая семейная вражда, а с кем у нас старая вражда? Да ни с кем, у нас ведь не Палермо, значит, дело в деньгах.

– Откуда у вашего брата деньги, – отмахнулся комиссар, – он за свои двадцать пять лет больше сотни в руках не держал. У него и работы нормальной ни разу не было. То в море с рыбаками увяжется, то ящики таскает, то апельсины собирать нанимается. Толку от него было немного. Размазня. E'come una mozzarella!

Не будь он шефом полиции, я бы врезала ему прямо по зубам за такое. Как он смеет судить о человеке, чье мертвое тело лежит в соседней комнате на железном столе. Смеяться над его прозвищем. Длинное тело, покрытое розовой резиновой казенной простыней. Но если я ударю его, мне заломят руки, отвезут в участок и продержат до конца недели, а то и больше. А мне нужно дело делать.

– Вы упоминали досье, комиссар. В нем есть хоть что-то, кроме сплетен?

– Сплетни в нашем деле называются свидетельскими показаниями, – заметил он. – Из показаний следует, что обманутый муж следил за любовниками, застал их на свидании, проследил за обидчиком и поступил как положено. И был, скорее всего, не один.

Служитель морга, зачем-то сидевший с нами в комнате, услышав это, закивал головой.

– Ага, застал на свидании, а друзья как раз ждали его звонка и сразу примчались. – Я окинула смотрителя презрительным взглядом. – А что вы считаете местом преступления: рыбный рынок или рощу? Если верить вашей версии, то его убили в роще, потом приволокли на рынок и бросили в корыто с солью. Зачем столько лишних движений? И волочить непросто, сначала по земле, потом по каменным плитам.

– Волочить не пришлось, – хмуро сказал комиссар. – Подняли, взяли за руки-ноги и отнесли. Это было не убийство, а казнь, говорю же тебе. Помнишь дело Пецци, когда пойманному на месте любовнику подрезали сухожилия на ногах, кастрировали и бросили в лесу? Он умер, но никто из этой семьи не сидит в тюрьме. Потому что в том лесу их было не меньше десятка, и они все покрывают друг друга.

Я открыла рот, чтобы сказать, что мы живем не во времена Барбароссы, когда миланцы бегали за ослом и кусали его зад, пытаясь спастись от смерти, но не стала. Я знала, что по сути он прав: если нашу деревню вернуть на восемьсот лет назад, все здесь будет устроено похожим образом, за исключением пары ржавых желтых скреперов в порту. Потом я хотела спросить, почему он перешел со мной на «ты», но придержала язык. Ссориться с комиссаром бессмысленно, он видит во мне только помеху и, если я начну грубить, просто захлопнет дверь у меня перед носом.

– Пойду подпишу бумаги в конторе. – Я направилась к дверям, ведущим в коридор.

Мне хотелось пойти к другим дверям, железным, отделявшим нас от холодной комнаты, но я знала, что брата там уже нет. Его засунули в узкую морозную ячейку, прикрыв лицо концом резиновой простыни. Служитель с готовностью встал и пошел за мной. На руках у него были нитяные перчатки, будто у лакея.

– Погоди, Петра, – тихо сказал комиссар. – Такой изощренной бывает только казнь, совершенная обдуманно. Ты ведь еще не говорила с врачом? Думаю, ты должна это знать. Врач утверждает, что в корыто его положили еще живым и он умер от соли.