Теодора Димова - Матери

Уснула, мама, я не слушаю тебя.

Теодора — твоя неродная бабушка и моя неродная мать, ведь это так важно, Андрея, почему ты смеешь спать?

Я не притворяюсь спящей, мама, единственная моя, сумасшедшая, погруженная в себя, психически ненормальная моя мама, просто я не хочу слушать о твоем безумии, не хочу ничего знать о тебе и твоих историях, о многочисленных моих бабушках, об известном деде, без тебя я ничто, меня нет, меня нет на земле, ты — моя связь между небом и этой землей, не оставляй меня никогда больше, мама, не оставляй меня одну.

Андрея плакала, она не знала, произнесла эти слова вслух

или это была молитва, она плакала в ногах своей высохшей как изюминка матери, маленькой, голубоглазой, опухшей от безумия и от несчастья, плакала в ногах матери, носящей имя Христа, плакала из-за страдания, навечно отпечатавшегося на ее лице, плакала над своей судьбой, а ведь ей всего четырнадцать, и как звали твою мать, мама, ну ту, которая повесилась, не скажу, не хочу, чтобы ты знала, у самоубийц нет имен.

И ты ушла жить к Теодоре и Каталине?

Я была единственная законная наследница своего отца и стала жить в его просторной, огромной квартире, из которой он нас выгнал, чтобы освободить место для Теодоры и Каталины. А в сущности, они не имели права жить там.

И ты стала жить с Теодорой и Каталиной?

Да, стала.

Ты их ненавидела?

Да. Нет. Не знаю. Мои дочери, мои дочери, говорила Теодора, похожи друг на друга как две капли воды. А это была неправда, потому что Каталина росла красивая, грациозная и высокая, вся в мать, с крутыми соблазнительными бедрами и тонкой талией, ей было всего двенадцать, когда ее впервые пригласили сниматься в кино, и четырнадцать, когда каждый, кто ее видел, влюблялся в нее по уши, было полно мужчин, которые не могли решить, кого из них двоих предпочесть — Теодору или Каталину, а я была похожа на маленькую, невзрачную служанку в их доме, и поэтому обычно сидела в своей комнате, никуда с ними не выходила, стеснялась, они обе похожи на пантер, а я стеснялась своего роста, кривых ног, коротких рук, у меня — фигура моей матери, я так рада, что ты высокая, Андрея, что ты унаследовала от отца его тело, стройное и сильное, правда, рада. Я думаю, сегодня я рассказала тебе достаточно, глубже залезть я не могу, Андрея, наверно, не надо было этого делать, прости меня.

Андрея продолжала слушать взрывы хохота из гостиной, финальная игра на первенство мира по футболу должна была вот-вот начаться, слушала знакомый голос спортивного комментатора, изредка — смех Ины, когда любовница отца смеялась, у нее оголялись десны и были видны все зубы, какие-то очень уж длинные, вероятно, поэтому Ина ей не нравилась, из-за этих длинных зубов, Андрея боялась, что в один прекрасный день Ина набросится на нее и укусит своими острыми длинными зубами, даже как-то сказала об этом Павлу, но тот расхохотался, ты в самом деле боишься ее, спросил Павел, нет, конечно же, нет, я не боюсь, просто когда она смеется, кажется, что может вцепиться в кого-нибудь своими зубами. Андрея сегодня ночью не будет следить за своей матерью, она лучше пойдет в сквер, к Яворе, к друзьям, они уже собрались там, наверное, и Андрея никому не расскажет, никому, может быть, только Яворе, потому что все всё рассказывали Яворе, все делились с Яворой, она знала всё обо всех и никогда не выдавала чужих тайн, Явора всё вбирала в себя, как колодец, Андрея любила вспоминать, как, впервые увидев Явору, испытала желание встать и броситься к ней, как будто давно знала ее, как будто видела ее в своих снах и ждала, и когда Явора первый раз появилась у них в классе, наступила полная тишина, а Явора улыбнулась, словно эта тишина принадлежала ей, она давно привыкла вызывать эту тишину и владеть ею, она медленно пошла между рядами парт, каждому глядя прямо в глаза и улыбаясь, Явора смотрит не в глаза, а в сердце, ее глаза — светло-синие вокруг зрачка, а по краю радужки — почти черные, и, может быть, поэтому невозможно отвести от нее глаз, и каждый хочет оставаться под этим взглядом, попасть в теплую зону их внимания — каждый, ученик или учитель, мальчик или девочка, Явора влечет к себе, как магнит, да просто быть рядом с Яворой — уже одно это успокаивало, просветляло, наблюдать, как она смеется, рассматривать ее глаза — это было волшебство, а она смеялась всегда, точнее — не смеялась, а радовалась, радовалась всему, и Андрее хотелось познакомить ее со своей матерью, потому что она была уверена — Явора вылечит ее. Несколько раз она даже просила, мама, я хочу познакомить тебя с Яворой, самой лучшей моей подругой, она у меня в комнате, но мать лишь досадливо качала головой, сидя в своем кресле, и вглядывалась в кошмар своей жизни, потому что он увлекал ее, ей нравилось наслаждаться им, радоваться этому кошмару, переживать его вновь и вновь, ей нравилось быть его жертвой, медленно им уничтожаемой, медленно поглощаемой и тем январским солнечным утром, когда она убила своего отца, и когда увидела свою мать повешенной, и когда ее второй матерью стала Теодора, та стерва в черном, и когда Каталина, та самая, с миндалевидными глазами, выросла и стала самой талантливой и известной актрисой, еще с детства она была красивой и известной, а ведь в сущности — всего лишь сучка безродная, прижитая, приблудная, незаконнорожденная, внебрачная. Ей хотелось отомстить всем — из-за Каталины, потому что именно ей, Христине, полагалось быть высокой и иметь удлиненные к вискам глаза с маслянистым блеском, глаза своего отца, его матовую кожу, его высокий лоб, ей, рожденной в законном браке, следовало быть дочерью прекрасной Теодоры, этой стервы в черном, она, первородная, должна была быть талантливой и известной, она, а не эта безродная сучка Каталина, поэтому-то Христина и не хотела знакомиться с самой лучшей подругой Андреи, она хотела мстить, мстить всему свету, мстить себе, поэтому она всегда отводила свой взгляд от дочери, когда та просила ее познакомиться с Яворой, поэтому всегда с досадой отмахивалась от нее.