Уолтер Абиш - Сколь это по-немецки

По субботам и воскресеньям мой папа любит часами валяться в постели. Сегодня я планирую новый город в постели, говорит он. Он не любит, если его беспокоят, когда он думает. Уходи, я думаю, говорит он. Однажды он сказал мне, чтобы я не верила всему, что мне говорят люди. Но мама сказала: Не давай ему себя запутать. У меня три лучшие подруги. Каждая из них считает, что она моя самая лучшая подруга. Каждая называет меня своей лучшей подругой. Я спросила папу, как мне быть. Он пожал плечами и сказал, что три лучших подруги никому не нужны и что мне следует ограничиться одной. Три — это чересчур для чего угодно. Моя мама сказала, что все образуется само собой. Что мне не нужно ничего делать, все равно в конце концов у меня останется одна подруга, и это будет именно такая подруга, которую мне в глубине души всегда хотелось. Мне бы хотелось, чтобы это была Эрика. В глубине души, я бы хотела, чтобы это была Эрика, но кто знает. Может, это будет кто-то другой из них. Всяко может быть. Когда я была в твоем возрасте, сказала мне мама, я была счастлива и с одной хорошей подругой… Я слышала, как мэр назвал моего папу своим лучшим другом. Так он представил его на большом обеде здесь, в Брумхольдштейне. А это Хельмут, блестящий архитектор и мой лучший друг, а это Гизела, его дочь и лучшая подруга моей дочери Эрики. Папа посмотрел на меня предостерегающе. Он боялся, вдруг я скажу, что Эрика только одна из трех моих лучших подруг. Мэр не упомянул о маме или о Магнусе. Мой брат Магнус не любит своего лучшего друга. А ты… Ты ему брат и, значит, не можешь быть ему лучшим другом. Ты можешь быть только лучшим братом. И она безудержно расхохоталась.

В Вюртенбурге все мои одноклассники знают, что мой папа — знаменитый архитектор. Однажды, сказала Гизела, мы все ходили смотреть выстроенный им полицейский участок. Нас поили молоком с шоколадом. А когда мы ходили смотреть почтовое отделение, покормили сэндвичами с яичным салатом и молоком. Только хлеб был черствый. Потом террористы взорвали почтовое отделение, и кое-кто в моем классе сказал, все это потому, что кому-то не понравился проект моего папы. Когда я рассказала об этом учительнице, она сказала перед всем классом, что мы должны гордиться, что у нас в Вюртенбурге родился такой архитектор, как мой папа.

Когда я спросила папу, почему он переехал в Брумхольдштейн, не взяв с собой нас и маму, он сказал, что в принципе все, что может случиться по телевизору, может случиться и с живыми людьми. Он сказал, что жизнь похожа на мыльную оперу. Он сказал, что у людей есть забавная привычка копировать то, что они видят по телевизору. Я упомянула об этом на уроке в Брумхольдштейне, и моя учительница, фрейлейн Хеллер, сказала, что у моего отца весьма красочная манера выражаться.

Когда мама спросила меня по телефону, нравится ли мне в Брумхольдштейне, я сказала, что мне нравится жить в доме, где так мало дверей. Там что, нет двери в твою комнату? Я не могла удержаться от смеха. Думаю, она рассердилась. А когда я сказала, что мне и вообще здесь нравится, она рассердилась еще сильней.

Когда они дошли до Гейгенхаймер-штрассе, Ульрих предложил зайти что-нибудь съесть в кондитерскую «Карл-Майнц». Или ты предпочитаешь кусок торта и стакан шоколада в «Сливе»? О, да, восторженно сказала она. Я надеялась, что ты сводишь меня в «Сливу». Потом она поведала, как примчалась рассказать отцу, что видела Эгона и его жену Гизелу на обложке журнала « Тrеие ». Он сказал, что я куплю этот номер и после обеда, но я боялась, что его раскупят. Как раз тут ему позвонила из Вюртенбурга мама, чтобы сообщить, что Эгон и Гизела попали на обложку. Я невольно рассмеялась. Не поверишь, но жена Эгона, Гизела, половину времени сидит забившись в угол, сказал мой папа. Ну, в общем, он сказал ей, что уже знает. Потом дал мне денег на три экземпляра и послал в газетный киоск. Один для него, один для меня и один для Эрики. В газетном киоске продавец сказал, ну не забавно ли, за последние полчаса я уже вторая, кто покупает три экземпляра. А кто был первым, спросила я, и он сказал, что Франц, официант из «Сливы». Я рассказала об этом папе, и он сказал: Я так и думал. На следующий день фрейлейн Хеллер сказала в классе, что дом на обложке последнего номера « Тrеие», красивый дом на заднем плане, был спроектирован не кем иным, как Хельмутом Харгенау, отцом Гизелы Харгенау. А потом, когда Эрика спросила меня, горжусь ли я своим отцом, я сказала: Нет. Не особенно. Он же мой отец — и все. И Эрика рассердилась и не разговаривала со мной до самого вечера. Когда меня спросили, не в честь ли Гизелы с обложки «Тrеие» назвали меня родители, я сказала, да. Я сказала, что она — наш самый дорогой друг и что мама назвала меня Гизелой в ее честь, хотя я и знала, что это неправда.