Уолтер Абиш - Сколь это по-немецки

Вин. Пожалуйста. Никаких ссор при детях.

Никаких ссор. Ты ставишь в неловкое положение и их, и меня. Видеть дедушку, только когда он приходит красить их дом…

Посмотри, сказал он, высовываясь из открытого окна. Вот идет Обби. Посмотри, как переваливается. До чего забавно он выглядит.

Да, уж он точно не похож на Франца, сказала она.

Сочтя, что этот комментарий свидетельствует о ее готовности сменить тему, он нежно сжал ее руку. Моя малышка. Ты только посмотри, как он вышагивает. Как будто каждые пять шагов перекладывает невидимый груз с одного плеча на другое.

Альберт.

Да?

Скажи мне правду. Почему ты попросил покрасить дом моего отца? Почему его, а не какого-то другого маляра? Я хочу знать. В раздражении она ударила кулаком по подоконнику.

Нас может услышать горничная, заметил он мягким голосом.

Я хочу знать, завопила она.

Он состроил гримасу, потом поднял правую руку, словно принося клятву. Внезапный порыв.

И ты ждешь, что я тебе поверю?

Но это правда.

В саду Эрика с диким хохотом гонялась за Гизелой. В сравнении с ней Гизела была куда проворнее, куда изобретательнее. Смех дочери вызвал у него смутное беспокойство, словно в нем читалась возможность каких-то будущих расстройств. Эрика, позвал он из окна. Эрика, немедленно прекрати. Но она не слышала или не хотела его слышать.

И ты надеешься вот так сменить тему, сказала Вин. Временами ты мне противен.

А Хельмут тебе никогда не противен? мягко спросил он.

Почему ты задал этот вопрос? Раздраженным и резким голосом: почему?

Знаешь, ты, может быть, в конце концов и права. Херманн Глих, вероятно, тебе не отец.

И еще немного о немецких мастерах кисти.

Почему он принял приглашение, нет, просьбу мэра покрасить этот дом? Из любопытства? Из чистого любопытства? Или из желания увидеть наконец дом изнутри? В этом ли дело? Или он хотел, по сути, истребовать свое право, право войти в дом собственной дочери? Навестить своих внуков? Или же он воспринял просьбу мэра как вызов? Или это было не что иное, как почти детская неспособность сказать нет? Нет, у меня нет ни малейшего желания красить изнутри ваш дом. Найдите кого-нибудь другого. Я на пенсии. Я крашу только в Демлинге. Только тогда, когда мне это нравится. Выбираю дома, которые красить. Вообще-то, в том, что тесть мэра живет в Демлинге и работает кистью, не было секрета. Нет, под его кистью был натянут не холст, он работал на стенах и потолках. С этим было все в порядке. Если ты, конечно, член профсоюза. Он должен был признать, что мэр никогда не скрывал ни личности своего тестя, ни рода его занятий. Раз или два по случаю даже сказал об этом по телевидению. Упомянул с чуть неловким смешком. Чтобы показать, возможно, что он сам из народа. Из новой, демократической Германии, где людей оценивают уже не по классу, воспитанию, благонадежности, а по их чисто человеческим достижениям. Хотя мэр не упоминал по телевидению, что тесть никогда не видел его дом изнутри. Хорошо, по крайней мере это теперь исправлено. Его тесть видел теперь в доме каждый закоулок, каждую щель. Ничто не ускользало от его острого взгляда. Фотографическая память. Не силен в лицах, датах или именах, но в остальном он мог вспомнить изнутри каждый дом, каждый интерьер в любом доме, который ему когда-то случилось красить. Пока он красил, зрительная информация пополняла склад у него в голове. Этого мэр не знал. Из этого знания можно было извлечь определенное удовлетворение. Как дела, Обби, окликнул он своего помощника. Скорее не вопрос, а ободрение. Ободрение в наши дни нужно всем. Он отложил кисть и спустился с лестницы. Его немного беспокоил мочевой пузырь. Ничего странного для мужчины под семьдесят. В остальном он в отличной форме. Силен как бык. Не о чем беспокоиться, сказал доктор Кречмер. Просто не надо терпеть. Так что Херманн Глих частенько посреди мазка откладывал в сторону кисть (модные валики для него не существовали) и говорил Обби: Отолью-ка я. Обычно Обби в ответ хмыкал. Он был не особо смышлен, находчив или проворен, но дай ему задание, растолкуй все ему, и, что бы ни случилось, он доведет его до победного конца.

Туалет, один из трех, имевшихся в здании, еще предстояло покрасить. Плитка на полу была бледно-голубой. Откуда эта страсть к бледно-голубому? Маляр зажег сигарету и задумчиво уставился на неровную струю мочи, которую он пустил над ватерлинией светло-голубого фарфорового унитаза. Что они подадут на обед? лениво подумал он, ощутив легкий укол голода. Он бросил в унитаз недо — куренную сигарету и вышел, не спустив воду.