Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

В то время, когда в каторжной тюрьме сидел Петр Степанович, белые офицеры, не имевшие отношения к тюрьме, приходили сюда, как ходят в музей, выстраивали арестантов в ряды и иногда били, до крови били евреев. Петру Степановичу будто бы ни разу не попало, да он, конечно, и старался стать в задних рядах, чтобы быть подальше от офицерских ласок. А один раз, так приехал генерал какой-то, но этот приезжал за делом: он каждого спросил, за что сидит, записывал в Bloc-Notes и обещал ласково ускорить дело. Надо думать, что арестованных уже некуда было сажать, и генерал задался целью неважных освободить, чтобы было место для важных.

Бедный Петр Степанович начал на третий и четвертый день своего пребывания в тюрьме испытывать чувство голода. Выдавали только порцию хлеба да тухлую капусту, но и той мало. Петр Степанович как спокойный человек научился к голоду, к офицерским экскурсиям и вообще ко всему относиться апатично. Что же касается товарища Дьячко, то этот чуть не набрасывался на тех, кому носили из города передачи. Особенно т. Дьячко возмущала одна группа евреев: им ежедневно приносили великолепный польский борщ в банке, где они каждый раз находили в зашитой резинке письма от своих, получали вареники, мясо, зажаренную птицу. Евреи наедались до отрыжки, спокойно посматривая на остальных голодающих, и с удивительным спокойствием и равнодушием прочищали зубы. Товарищ Дьячко в таких случаях шептал:

– Я, ей-богу, сейчас на них наброшусь! Не могу! Что это за безобразие!

Один раз т. Дьячко даже заявил громогласно перед администрацией тюрьмы на проверке:

– Передачи пусть делят поровну между всеми или же совсем не принимать!

На что администрация ответила насмешливо:

– Сразу видно, что большевик! Хе! Или поровну – или никому! Мы, слава богу, признаем собственность, а потому пусть лопает каждый то, что у него есть.

Мы не знаем, что стало с т. Дьячко и вообще со всеми сокамерниками Петра Степановича, но касательно его самого читатель уже предупрежден. Не прошло и двух месяцев, как заступничество Кирилла Петровича дало о себе знать, и Петра Степановича выпустили, хотя и велели ежесубботно являться в полицию регистрироваться. А вскоре, в ноябре месяце, пришли большевики, застали Петра Степановича в одной деревне и снова заставили держать руки вверх, даже раздели, и очень долго не верили, что Петр Степанович им сочувствует. В-третьих, налетали два раза махновцы и бедный Петр Степанович тоже оба раза им сочувствовал. Наконец, жизнь как будто бы стала относительно приходить к стабильности: пошли пайки, снова институт, столовки с бесконечными очередями, анкеты. Нелегко пришлось Петру Степановичу в институте.

Гражданская война, хотя Петр Степанович в ней как будто и не участвовал, помяла его значительно – морально и физически. Особенно тяжелыми были моральные раны. Ведь, поймите: Петр Степанович воспитывался по программе старой школы, помимо программы читал бессистемно разные книжки и считал, что мировоззрение его определилось. Студенчество Петр Степанович представлял себе примерно так: в поношенной тужурке, в форменной засаленной фуражке посещает он студенческие вечеринки, где поет «Налей, налей бокалы полней!» и где, конечно, присутствуют курсистки. Петр Степанович не прочь был бы и пойти принять участие в демонстрации по улицам города, так сказать, попротестовать немножко перед начальством, и даже готов был бы немножко пострадать при обстреле казаками демонстрантов, – ну чтобы, скажем, пуля прострелила рукав тужурки, что ли. Гражданская война разорила все мечты, все планы Петру Степановичу.

Вместо привычных студенческих тужурок пошли френчи, галифе, солдатские шинели, серые солдатские шапки; в институте появились малограмотные рабфаковцы, возглавлять институт назначили второстепенного профессора и то под контролем какого-то там политкомиссара. Экзамены превратили во что-то обычное, повседневное: бывало, настигал студент на улице профессора и просил проэкзаменовать его. Садились профессор и студент на первопопавшемся подъезде и экзаменовались. На студенческих сходках заняла руководящую роль всякая, как выражался Петр Степанович, шваль. Перестали деканствовать и ректорствовать солидные профессора: стали занимать эти должности подхалимы, подлизы и карьеристы. Всего того мы не в силах перечесть, что отравляло Петру Степановичу существование. Вообще же Петру Степановичу казалось, что руководящая роль попала в руки людей нестоящих, мелочных, несолидных прожигал и которым все трын-трава.