Анатолий Вишневский - Жизнеописание Петра Степановича К.

А больше он надеялся все-таки на художественную литературу. Она всегда привлекала Петра Степановича, порой он чувствовал в себе такие потенциалы, что на Салтыкова-Щедрина смотрел с большим снисхождением. «Если бы мои потенциалы в литературе превратились во что-то кинетическое хоть на десять процентов, предполагал Петр Степанович, то люди ходили бы между моими памятниками, как в лесу между деревьями». Если что и препятствовало реализации этих потенциалов Петра Степановича, то лишь нехватка свободного времени, которого, как мы, кажется, тоже уже говорили, у женатого Петра Степановича оказалось даже меньше, чем было до женитьбы.

Но вот теперь вынужденный простой привел к тому, что свободного времени у Петра Степановича оказалось даже в избытке. Он помаялся немного бездельем, а потом почувствовал в себе прилив сил, примерно, как в ту ночь, когда он ехал под луной с памятного юбилейного вечера. Он поискал бумаги, чтобы опять начать с красиво выведенного заглавия, где-то у него должна была быть стопка бумаги, но теперь, при семейной жизни, найти что-нибудь в его доме стало намного труднее, чем при прежнем порядке. А перо буквально жгло пальцы. У Петра Степановича еще со времен его учительствования сохранился неисписанный школьный кондуит – довольно-таки толстая книга большого формата с разграфленными страницами. Эти чистые страницы просто молили о заполнении. Поначалу Петру Степановичу немного мешала повторяющаяся на каждой странице «шапка»:

Поэтому он перевернул книгу «шапкой» вниз и вверху первой (бывшей последней) страницы решительно вывел:

Глава первая,

так сказать, вступительная, чтобы с чего-нибудь начать повествование

Потом подумал немного и начал писать:

«Это была не учеба, а черт знает что! На самом деле: вода в лаборатории замерзала, трубы лопались, реактивов не было, профессорские жены торговали пирожками, холод, голод, очереди, анкеты…».

Петр Степанович старался писать каждый день, хотя, к сожалению, и теперь ему кое-что мешало не меньше, чем сторож Макар в свое время. Петр Степанович боролся за свою реабилитацию. Надо было ездить в Харьков искать правды: делать нотариальные копии со своих документов (по одному рублю за каждую копию), подавать заявление в обком своего профсоюза с приложением этих самых копий и прочее. Но в обкоме профсоюза никуда не торопились, велели наведаться «через пару деньков», возможно, заявление Петра Степановича будет рассматриваться на президиуме, если только не уладят вопроса мирным путем с дирекцией Свеклотреста. Одним словом, свободное время оставалось.

Через пару деньков оказалось, что председатель обкома профсоюза уехал в командировку по важному делу и, очень может быть, что после выходного возвратится из командировки, если, конечно, не задержится. Председатель возвратился только после следующего выходного и был очень удивлен, что Петр Степанович его ждал. Его товарищеский совет заключался в том, чтобы Петр Степанович сам сходил к директору треста и постарался уладить конфликт по-мирному.

Петр Степанович провел несколько часов на стуле возле двери кабинета директора, через которую все время входили и выходили местные сотрудники, пока не решился проскользнуть в дверь вместе с одним из них (он выбирал, какой позахудалее, – директор с ним долго не будет разговаривать) и дождался, когда тот вышел.

– Викентий Григорьевич, я к вам, – начал он сладеньким голосом.

– Что еще вам? – поднял брови Викентий Григорьевич.

– Видите, Викентий Григорьевич, меня директор завода…

– Петр Степанович настолько подсластил свой голос, что его обычный баритон зазвучал лирическим тенором.

– Скорее говорите, я сейчас уезжаю! – нетерпеливо прервал его Викентий Григорьевич.

Петр Степанович растерялся, ему хотелось подробно рассказать обо всем, что с ним приключилось, но раз Викентию Григорьевичу надо уезжать…

– Вот мое заявление, в нем все сказано, – он пододвинул к директору свое заявление на четырех страницах, исписанных убористым, но красивым, как казалось Петру Степановичу, почерком.

Викентий Григорьевич поморщился, что, видимо, отражало какие-то внутренние колебания. Потом колебания стали внешними. Вначале Викентий Григорьевич брезгливо отодвинул от себя слишком близко подвинутое заявление, как будто оно было вымазано нечистотами. Потом он посмотрел на него некоторое время издали, взявшись за край стола, что должно было означать, что он встает и уходит. Но внезапно он оторвал руки от стола, решительно взял перо и небрежным почерком начертал резолюцию: «Зав. кадрами. Разобраться, выехав на место с представителем обкома профсоюза».