Олег Рой - Дочки-матери, или Каникулы в Атяшево

Мама весь вечер в комнате не появлялась, только осмотрела, когда пришли, Аликовы ноги, сказала, что ничего страшного нет, и ушла, пробормотав что-то про бабушкины лечебные средства. Зато Алику весь вечер навещали сестры. Лена принесла ей ужин и унесла уже ненужный таз с водой, а Наташа намазала ее раны какой-то пахучей мазью.

— Щиплет? — заботливо спросила она. — Но ничего, потерпи. Заживет! У нас на фигурном катании, знаешь, каких только травм не бывает!.. И ничего. Все проходит, все быстро вылечиваются и встают в строй. И ты уже завтра будешь как новенькая, сможешь работать как ни в чем не бывало…

— Работать? — ужаснулась Алика. — Но я сегодня целый день работала! Даже спина болит! Неужели завтра опять?..

— Это на кладбище-то? — простодушно отвечала Наташа. — Ну что ты, какая там работа — участок три на три прополоть! Это не работа, а так, прогулка. Вот с грядками в огороде — там да, приходится повозиться… Да ты не пугайся! — рассмеялась она, увидев, как вытянулось ее лицо от ужаса. — В огород тебя не пошлют, уж завтра точно. Наверное, будем вместе сено ворошить…

Ворошить сено? Этого еще не хватало! Алика понятия не имела, что значат эти слова, но звучали они просто кошмарно. Она чувствовала себя так, как, должно быть, чувствует только-только пойманный дикий зверь, запертый в тесной клетке. Парадоксально, но в Москве, стесненной со всех сторон высотными стенами, переполненной машинами и уставшими от суеты людьми, она ощущала себя свободнее, чем здесь, в сельской местности, где со всех сторон был виден горизонт.

Когда сестры ушли, поинтересовавшись напоследок, не нужно ли ей еще что-нибудь, Алика упала на кровать и долго лежала, глядя в потолок. Она вспоминала, как на суде молилась про себя, чтобы ее не отправили в тюрьму… Тогда не отправили. Но теперь, похоже, тюрьма настигла ее здесь. Ну, может, и не совсем тюрьма, но каторжные работы — точно.

Она лежала так, до тех пор пока на улице не начало смеркаться. Алика приподнялась на постели, выглянула в окно и невольно залюбовалась. Даже в таком состоянии, с больными ногами, злая и растерянная, она все-таки не смогла не оценить красоту местного заката. Окна их комнаты выходили на запад, и там, за крышами домиков, за полем и дальними холмами, садилось золотисто-алое солнце, расписывая небо совершенно невероятными красками. Сумерки сгущались, темнота постепенно отвоевывала пространство неба у зари, но эта темнота была не кромешной тьмой — ночь щедрыми горстями расшвыряла по ней непривычно крупные для горожанина звезды. В мегаполисе почти не видно звезд, их свет всегда заслоняет холодный отблеск огней большого города. А здесь, в Атяшево, Алика вдруг внезапно осталась один на один с бескрайним, наполненным звездами небесным простором и почувствовала… Она даже сама не смогла понять, что именно почувствовала. Какую-то странную смесь восторга и острой, мучительной жалости к себе. Мир так прекрасен — и одновременно так несправедлив! Особенно к ней, к Алике. Ну почему у других все ровно и хорошо, почему у них матери и даже отцы, которым есть дело до своих детей?! Почему их возят отдыхать на курорты, а ее сослали в это богом забытое захолустье и только что не издеваются тут над ней? Из глаз покатились слезы, Алика всхлипнула раз, потом другой. И никому в этом мире не было дела до того, что она плачет!

После ужина Ирина вышла во двор и села на скамейку. Сердце ее рвалось к дочери, но умом она понимала, что сейчас лучше оставить Алику одну. Пусть посидит в тишине, подумает, быть может, и сделает нужные выводы. Поэтому она не стала больше подниматься наверх, передала мазь с девочками, а когда Лена вызвалась еще и отнести двоюродной сестре ужин, решила, что это только к лучшему. С ровесницами Алике сейчас будет куда проще общаться, чем с матерью, с которой есть постоянный риск в любую минуту снова сорваться на конфликт.

Оглянувшись на дом, Ирина убедилась, что ее не видно из окон — от посторонних глаз скамейку надежно прикрывали высокая груша и пышный куст уже почти отцветшего жасмина. Ира достала сигареты, щелкнула зажигалкой и усмехнулась про себя.

«Мне сорок два года, — думала она, наслаждаясь первыми за долгие часы затяжками. — Я известная актриса, меня знает вся страна… И я, как школьница, курю, спрятавшись за кустом от мамы!»

— Здоровье портишь? — Владимир подошел тихо, Ирина аж вздрогнула от неожиданности, но тут же взяла себя в руки и заговорщицким тоном призналась: