Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)

Солнце спускается ниже и падает, падает в жадную пасть Ящера.

Много позже, гораздо позже, спустя века, никто не мог узнать, как и когда умер вещий Олег. Одни летописи говорили, что в 912 году его ужалила черная змея, она выползла из черепа околевшего Бури, любимого коня князя. Олега похоронили в первом городе Руси Ладоге, его могилу – сопку – показывают туристам, и князь слышит, как карабкаются те на самый верх его могилы, помогая себе руками, хватаясь за пучки жесткой некошеной травы, тяжело дыша. Ночами сопку охраняют чуткие летучие мыши, днем же они прячутся в пещеры у священного родника, запертые сегодня железным замком на железной двери.

Другие писали, что похоронен Олег в своей новой столице Киеве на горе Щековице и змея уклюнула его именно там.

Третьи уверяют, что Олег уехал за море, за Ладогу, то ли проведать могилы предков, то ли за добычей. И умер в 922 году, на десять лет позже даты, указанной первой летописью.

Есть даже такие, кто свидетельствует – Олег погиб в 940-м и участвовал в войнах с Хазарией и Византией.

А кто-то клянется, что князь погиб в персидском походе, который затеял, чтобы отбить кислый вкус неудачи в Тмутаракани. Мало кто знал о Тмутараканской кампании, когда Олег воевал с хазарами, после мирился с ними, и сообща они ходили на Византию, но Тмутаракань Олег так и не удержал.

Был ли Олег преклонных годов или силен и легко еще носил свой меч, но все источники и гипотезы согласны в одном: князь Олег умер не от старости. А смерть ли на поле брани, опасные речные пороги, шальная стрела печенега-разведчика, даже яд из рук соперника – все годится для воина, все ведет в Валгаллу на Поля Счастливых Сражений. И великий, древний, как ужас, Один, а не Перун встретит князя у входа и пожелает веселой битвы.

Данилычу приснился черт. Без рожек и черного плаща на алой шелковой подкладке. Черт был немного похож на доктора Ватсона в исполнении артиста Соломина, с глуповато-простодушным лицом и в твидовом пиджаке. Но, как то бывает во сне, Данилыч знал: это черт, и никто другой.

Черт присел на кровать, похлопал Данилыча по щеке и добродушно сказал:

– Вставайте, конструктор, вас ждут великие дела!

Данилыч считал себя архитектором. Он им и был. Отчасти. Руководителем группы архитектурного отдела довольно-таки большого проектного института, расположившегося всеми пятью этажами на Московском проспекте. Правда, он числился руководителем группы конструкторов – не архитекторов, но эту разницу отметят лишь специалисты. А так – архитектор, представлялся архитектором, во всяком случае. И не любил, когда уточняли. Но на бестактного по невежеству черта обижаться не стоило.

Данилыч осторожно выбрался из постели, стараясь не потревожить жену. Та даже не шелохнулась, отчетливо посапывала и смотрела собственные сны; должно быть, ей снился ремонт в ванной комнате – давно подбиралась, а Данилыч ссылался на отсутствие денег. Денег и правда было не густо.

– Располагайся! – радушно пригласил черт, неопределенно очертив рукой пространство в углу комнаты. Хозяин, как был, в пижаме, послушно сел в громоздкое велюровое кресло-ракушку. Черт выбрал себе жесткий стул с высокой спинкой, придвинул вплотную к креслу Данилыча и неожиданно широко зевнул: во рту полыхнуло аккуратное пламя, в комнате стало жарко.

– Договор с тобой подписывать не стану, до смерти надоела эта бюрократия, – пожаловался черт. – Если есть вопросы, задавай!

– Вы удивительно похожи на доктора Ватсона, – Данилыч решил, что такое замечание прозвучит достаточно светски.

– Это твой предшественник был похож на доктора Ватсона. В твоем исполнении, пожалуй, буду уместнее, – черт отвечал не совсем понятно. – Давай, друг мой, по делу.

По делу Данилыч был своей судьбой недоволен. С рожденья. Имя ему дали в честь деда-героя, погибшего в Гражданскую, оно бы и славно, да имя-то у деда оказалось неудобоваримое, ладно, несовременное, но звучало смешно. Даже оскорбительно. Звали Данилыча Калистратом, по отчеству Сергеевичем. Поэтому представлялся по фамилии: Данилыч и предпочитал, чтобы так его называли окружающие, вплоть до жены. Поменять же имя Калистрат на Константин или Кирилл почему-то не мог: привычно говорил себе, что гордится дедом и лично несет память о нем самим именем, что было по меньшей мере неточно – человека с длинными усами и брюзгливым лицом, медленно выцветающим на старинной фотографии, Данилыч как реального родственника не воспринимал и никаких чувств к нему не испытывал, как ни старался. А почему на самом деле не сменил имя – не знал. Но в школе натерпелся, каких только производных от Калистрата не услышал – не дай бог никому.