Вилы ворчат на дереве, жалуются. Бежит ночь, жухнут венки, вянет купальница, настеленная на полу в бане, а люди и не думают прыгать через костер, купаться, кричать, радоваться празднику, провожать русалок. Ай, скверно. Спят птицы, сороки и зуйки, спят утки с пушистыми утятами – потомки великой Утки, сотворившей сушу, спят вороны Одина, лишь мохноногие совы хватают небо мягкими бесшумными крыльями да усатые нетопыри носятся зигзагами над поляной. Спят дикие козы, спят лоси и их лесные коровы с телятами, спят зайцы. Еж фыркнет, прокатится по поляне, лисица тявкнет в кустах – и затихнет. Некому будить лесных жителей, некому сторожить солнце. Взойдет оно, и – прощайте, люди и белый свет! – спрячутся вилы под землю на год, до весны. А под корягами и плоскими камнями лежат гивоиты. Те не спят никогда, но ночной холод сковал кровь в их жилах, недвижимы гивоиты, пока солнце не согреет жирное тело, не разгонит кровь, желтую и скользкую, как вода в торфяном болотце.
Ночные костры согревают меня, огонь в краде, двойном кольце костров, исправно горит и будет гореть еще три ночи. Целых три ночи без оцепенения, сковывающего меня, подобно смертным ящерицам на холоде. Каждый вечер, глотая солнечный диск, я надеюсь согреться, но капризное светило не греет изнутри, и я отрыгиваю его утром. Три ночи я смогу следить за людьми, направлять их туда, куда нужно мне. Солнце пульсирует в брюхе до изжоги, я раздражаюсь. Сегодняшние жертвы не дали насыщения. Малый ручей за земляным валом вокруг меня окрасился пятнами масла, не крови. Они сидели за первым валом в длинных деревянных хоромах за длинными кленовыми столами на земляных лавках, много их сидело, ело, пачкало пальцы кашами и пирогами, жирными овцами, петухами; жрецы в нарядных одеждах важно расхаживали, несли скупые жертвы на требище. Чем ближе к моему краху, тем сильнее меня злит попытка людишек внести в мир свой порядок. Настоящий порядок – это горящие костры вокруг святилища, кобыльи головы на кольях, душистая кровь на жертвеннике, сочащаяся жарко. Остальное – тщета. Но человечки упорно стараются. Вот только каждый представляет порядок по-своему, частенько хватаясь за меч ради мира; в их битвах – моя пожива. Если поддерживать их в стремлении сменить один мир другим, потворствовать жалкой жажде власти и богатства, их жажде «мира» – голодным не останешься. Глупый корел не догадывается, что это я – великий – вынуждаю его болтать, раскрывать любопытному Булу планы, тайные планы, честолюбивые планы. Корел замыслил спасти старого князя. Против судьбы выступить. Судьба-Мокошь, хоть послабей меня, но куда с ней слабосильному кудеснику, шаману тонконогому тягаться, эка вздумал. Пусть прольется кровь, согреет мои жилы. А еще считается, что шаманы понимают Ящера лучше прочих. Какой из корела шаман, слишком образован, слишком «умен». За Нево-озером настоящие шаманы, на севере.
Из первого предсказания о гибели князя от любимого коня толка не вышло. Дружинные волхвы до сих пор поминают, как корел вынужден был выйти из думы и бежать от княжьего гнева в леса. Смерть от коня князь Олег, даром что волхв, разъяснил злосчастным случаем, который можно упредить. Передал своего Бурю конюхам, чтобы пасли да приглядывали, чтобы никто не седлал и не садился на него впредь. Когда донесли, что Буря пал, пожалел верного товарища, велел похоронить по обряду, но отлегло у князя от сердца. Никто не сведал, что под конем корел власть разумел. А кощунник Бул хитер, ласковое теля двух маток сосет, эти глупцы еще не поняли. Если корел и промолчит о своих тайных планах, обжора проговорится.
– Не спрашивай лишнего, Бул, – отвел глаза Дир. – Тебе семью кормить надо…
– Задумали что-то. Не пойму лишь, при чем Сновид… – Бул с обидой посмотрел на друзей. – Боитесь, что старый князь в небывалую силу войдет? Вернутся послы с договором о мире из Царьграда, вернется дружина, князь Олег после греческой земли и Табаристана другие земли воевать пойдет. Слышали уж о его великой мечте, последний воин и то Персией бредит. Это только народ в городах да деревнях ничего не знает. Все вещий Олег в походах, воюет да завоевывает, власть крепит. А народ без великого князя, с одними посадниками да подколенными князьями, распускается. Вот, чтобы легче управлять, назначит вещий Олег Перуна главным богом для всех, и прежде всего для дружины. Меньше богов – власть жестче, править легче. А дружине обидно, в дружине урман много, им важнее Один. И наши родные здешние боги разгневаются, Ящер не простит. На нас, волхвов, разгневаются, не на князя. Так думаете?
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу