Романо Луперини - Ивы растут у воды

Слова звуки музыка голоса металлические звуки граффити знаки чертежи фото в исполинских пространствах пластика и товаров: языки надписи цветные начерченные музыкальные усиленные повторяемые, сверкающие убедительные захватывающие кричащие шелестящие — на стенах и ступенях эскалаторов и лифтов, на контейнерах для мусора на блестящих потолках на полу на сумках и рюкзаках на бумаге пакетов на видео магазинов на форме и улыбках продавщиц на майках и футболках клиентов. Опутанные сетью знаков, подталкиваемые легкой эйфорией неконтролируемого желания, все новые глобулы толпы набегают волнами, беспрерывно раздуваясь и сдуваясь, компонуясь и рассеиваясь, как стаи птиц, которые по вечерам слетаются, сплетаются в хоровод и вдруг рассеиваются в небесных просторах; неприкаянные души, которые носит теплый ветер, водит их туда-сюда, вверх-вниз, сбившиеся с пути души.

По ту сторону невидимых птицеловных сетей, сетей мира, воздуха, жизни? Незаметные вход и выход; неощутимое «там». Все, что движется по ту сторону облицовки из матового стекла, изображения людей и стран, мерцающие на видео, размноженные до бесконечности на бесконечных сетях каналов, не имеют реальности и существования. Может быть, поэтому, когда кто-то из костей и плоти переваливает через границы и приезжает из гетто или с континентов голода, становясь явлением, которое нарушает привычный ход вещей, устрашает, смущает как привидение, его снова надо загнать в загон, запереть, исключить или утопить, подвергнуть бомбардировке уничтожить?

Так он думал, но ничего не говорил, так как она была очень милой, довольной всем, что видела, и хотела когда-нибудь иметь возможность купить все это.

Они продолжали еще некоторое время встречаться глазами на лекции, встречаться в кафетерии; иногда ходили гулять, брали такси или подземку, ходили в кино, посещали новые кварталы, музеи, зоопарк, Научный центр Онтарио, вместе ужинали. Она улыбалась, смеялась глазами, делала заметки в электронной книжке. Он не осмеливался сжать ей руку, лежащую на столе, погладить по волосам, обнять за талию, когда они входили в ресторан. Его рука, которая должна была сделать этот жест, казалось, двигалась независимо от него, но останавливалась, немела, почти причиняла ему боль в судорожном напряжении.

Вечером он провожал ее домой; потом спускался в подземку, садился в один из последних поездов, в вагоне было мало пассажиров, они казались усталыми, сонными или пьяными, молодежь с отсутствующим взглядом и банками пива в руках, с наушниками в ушах, слушала музыку, изолировавшую их от внешнего мира, ехали цветные женщины и мужчины, занимающиеся ночной уборкой; он выходил, поднимался на колючий ночной воздух, шел среди высоченных небоскребов, на которых горели, то вспыхивая, то затухая, цветные надписи, яркими белыми пятнами светились сотни окон; он сжимался под курткой, защищаясь от влажного ветра с озера, думая о ее загадочной улыбке, о маленькой страдающей девушке из Квебека, вздыхал, сердился; проходил мимо ночных заведений с вывешенными наружу фотографиями полуобнаженных стриптизерш и стриптизеров, добираясь, наконец, до улицы Изабелла Стрит, которая уже заполнялась людьми в комбинезонах, работниками фирм, занимающихся наведением чистоты в городе, машинами, мусоровозами, автоцистернами с насосами, убирающими с мостовой бутылки, банки, пластиковые пакеты.

Во время уикенда он вел себя как примерный муж, брал напрокат машину и ехал навестить канадскую девушку, вдоль реки Утауэ; или, реже, она сама приезжала в Торонто на автобусе. Но остальную часть недели ему не удавалось заставить себя меньше думать о японке. Он должен был запретить себе это, перестать смотреть на нее на лекции, должен был сидеть дома и читать, заниматься. Ему не хотелось разочаровывать маленькую девушку из Квебека, повторять ситуации прошлого, метаться между двумя женщинами.

Тогда он поднимал трубку и звонил ей. «Как поживаешь?» — спрашивал он. «Так себе», — отвечала она. Голос звучал издалека, отделенный плотной, непроницаемой завесой. «А работа? А родители?» «Так себе», — повторяла она. Он уныло клал трубку. Надо было увезти ее отсюда, привезти в Италию.

Последние стаи уток-крякв проносились в вышине на фоне облаков и проблесков небесной лазури, пролетали обширные пространства больших озер, мигрируя, между небом и землей в сторону Южного Креста. Бабье лето закончилось. Но парки все еще стояли желто-красные. Сухие листья сворачивались, отрывались от ветвей кленов, устилали мягким ковром тропинки и лужайки. По утрам их жгли, и от высоких куч поднимались черные столбы дыма. Начинались затяжные дожди, скоро должен был выпасть первый снег. На Рождество он собирался уехать в Италию с канадской девушкой и сделать попытку жить с ней вместе.