Джон Тул - Сговор остолопов

Его видение истории на мгновение померкло, и Игнациус внизу страницы набросал карандашом петлю. Рядом изобразил револьвер и небольшую коробочку, на которой аккуратно вывел печатными буквами: ГАЗОВАЯ КАМЕРА. Поелозил грифелем по бумаге взад-вперед и подписал: АПОКАЛИПСИС. Закончив украшать страницу, он отшвырнул блокнот на пол, где уже было разбросано множество таких же блокнотов. Сегодня очень продуктивное утро, подумал он. Я столько не свершал неделями. Глядя на десятки «Великих Вождей», образовавших около кровати ковер из индейских головных уборов, Игнациус самодовольно думал, что на их пожелтелых страницах и широких линейках — семена колоссального исследования сравнительной истории. Весьма неупорядоченные, разумеется. Но настанет день, и он предпримет сию задачу: отредактировать фрагменты своей ментальности и составить из них головоломку грандиознейшего замысла; будучи сложенной, она явит образованным людям тот катастрофический курс, коему следовала история последние четыре столетия. За те пять лет, что он посвятил этой работе, в среднем ежемесячно им производилось лишь шесть абзацев. Он даже не мог припомнить, что написано в некоторых блокнотах, а несколько, осознавал он, и вообще заполнено главным образом каракулями. Тем не менее, спокойно размышлял Игнациус, Рим не сразу строился.

Игнациус задрал свою фланелевую ночную сорочку и поглядел на вспухший живот. Его часто раздувало подобным образом, когда он залеживался по утрам в постели, созерцая плачевный поворот, принятый событиями со времен Реформации. Дорис Дэй [ Сценическое имя певицы и киноактрисы Дорис фон Каппельхофф (р.1924), звезды романтических голливудских комедий 1950-60-х годов.] и туристические «грейхаунды», стоило им прийти на ум, вызывали расширение его центральной части еще скорее. Однако после попытки ареста и автомобильной аварии его раздувало практически без всякой причины, пилорический клапан захлопывался без разбору и наполнял желудок пойманным в ловушку газом — газом, что обладал и собственным характером, и собственным бытием, и терпеть не мог своего заточения. Игнациус задавался вопросом: а не пытается ли его пилорический клапан, подобно Кассандре, сообщить ему нечто. Как медиевист, Игнациус верил в rota Fortunae или «колесо судьбы» — основополагающую концепцию трактата De Сonsolatione Philosophiae [ «Об утешении философией» (лат.) — трактат римского философа и государственного деятеля Аниция Манлия Северина Боэция (480?—524?), написанный им около 523 года в тюремном заключении по ложному обвинению в государственной измене. Боэций был казнен своим бывшим патроном, королем остготов Теодориком без суда и следствия.] , философской работы, заложившей фундамент всего средневекового мышления. Боэций, покойный римлянин, написавший Сonsolatione, будучи несправедливо заточенным в узилище императором, сказал, что слепая богиня крутит нас на колесе, и невезение наше случается циклами. Не стала ли смехотворная попытка арестовать его началом плохого цикла? Не ускоряется ли его колесо вниз? Авария тоже была дурным знаком. Игнациуса это встревожило. Философия философией, но Боэция все равно пытали и убили. Тут клапан Игнациуса захлопнулся снова, и он перекатился на левый бок, чтобы под давлением тела клапан открылся опять.

— О, Фортуна, слепая, невнимательная богиня, я пристегнут к твоему колесу, — рыгнул Игнациус. — Не сокрушай меня под своими спицами. Вознеси меня повыше, божество.

— Ты чего там бормочешь, дуся? — спросила мать через закрытую дверь.

— Я молюсь, — сердито ответил Игнациус.

— Сегодня ко мне заглянет патрульный Манкузо насчет аварии. Прочел бы немножко «Славься-Марий» за меня, голубчик.

— Ох ты ж Господи, — пробормотал Игнациус.

— По-моему — так чудесно, что ты молитвы читаешь, дуся. А я все кумекаю, чего ж ты там, запершись, все время делаешь.

— Уйдите, я вас умоляю! — заорал в ответ Игнациус. — Вы сокрушаете мой религиозный экстаз.

Энергично подскакивая на одном боку, Игнациус ощущал, как в горле вздымается мощная отрыжка, но стоило в ожидании открыть рот — и он испустил лишь крошечный рыг. Тем не менее, подскоки на месте возымели некое физиологическое действие. Игнациус потрогал маленькую эрекцию, указывавшую вниз, в сторону простыни, подержался за нее и затих, пытаясь решить, что же ему делать дальше. В этом положении, с красной фланелевой сорочкой, закатанной до груди, и массивным животом, вдавившимся в матрац, он несколько печально размышлял о том, что после восемнадцати лет вожделения оно стало всего-навсего механическим физическим актом, лишенным полетов фантазии и изобретательности, на которые он некогда был вдохновенно способен. Было время, когда он почти превратил его в форму искусства, предаваясь ему мастерски, со рвением художника и философа, ученого и джентльмена. Где-то в комнате до сих пор погребено несколько аксессуаров, которыми он когда-то пользовался: резиновая перчатка, лоскут ткани от шелкового зонтика, склянка «Ноземы». Уборка их в самом финале действа со временем стала слишком угнетать.