Геннадий Алексеев - Неизвестный Алексеев. Неизданные произведения культового автора середины XX века (сборник)

Думалось мне раньше, что только я один такой мученик. А оказывается, все мучаются, все страдают, каждый на свой лад. А оказывается, без страданий не проживёшь, и даже вредно жить без страданий. Вот ведь какие коврижки!

Д. обвёл глазами комнату и остановил взгляд на цветной фотографии из японского календаря, которая ему запомнилась. Фотография была уже не та или, точнее, не совсем та. Пруд был на месте. И покрытые мхом камни тоже лежали на месте. И деревянный павильон с черепичной крышей был тот же, и голубое небо не изменило свой вид. Но японки не было.

– Ты что, сменил картинку? – спросил Д. – Теперь она без японки.

Гоша тоже посмотрел на лист из календаря.

– Нет, не менял я картинку. Она у меня такая единственная. От жены осталась. Ей эта японочка очень нравилась.

– Но куда японка-то подевалась?

– А хрен её знает! Гуляет где-нибудь там, за деревьями. Или пописать пошла в кустики. Не может же она целыми днями стоять неподвижно! Она частенько куда-то уходит, а после возвращается. Меня насовсем не покидает. Знает, что без неё мне совсем будет хана.

Д. внимательно поглядел на Гошу. Потом снова взглянул на картинку. Ему показалось, что нижние ветки ближайшего дерева пошевелились.

Д. закрыл глаза и посидел так с минуту. После открыл. Японки по-прежнему не было. Д. встал, подошёл к картинке. Никаких следов клея на ней не было заметно.

– Ну а ты-то, Достоевский, страдаешь? – спросил Гоша. – У тебя ведь тоже жена сбежала? А детей не было у вас?

– Нет, детей у нас не было. Жена не хотела детей.

– А что это она? Ты же не алкаш.

– Она говорила: подождём, попозже заведём, есть ещё время, не стоит торопиться. Так и не завели.

– А ты её любил?

– Любил.

– Чудной ты, Д! Любимая жена послала тебя на фиг, а ты даже не запил! Чем же ты утешаешься?

– Рыбками.

– Какими такими рыбками?

– Живыми. В аквариуме.

– Ну, Д! Ты просто псих! Рыбки в аквариуме!

– Да, рыбки в аквариуме. Четыре штуки. С красивыми хвостами. У тебя японка, а у меня рыбки. Чего тут такого? И ещё я завёл себе дело.

– Какое дело?

– Интересное, увлекательное дело. Хитрое, мудрёное дело. Очень сложное и страшно трудное дело. Оно меня терзает, но при этом и радует. Оно отвлекает меня от мрачных мыслей и доставляет творческое удовольствие. Им я занят в то время, когда я не на работе.

– А на работе ты чем занят?

– На работе я сплю. Ты вот говорил о служащих, которые на работе спят или в коридорах курят. Я некурящий, и мне остаётся только спать. Такова моя горькая участь.

– Так что же за дело-то у тебя? Расскажи!

– О нём не расскажешь. Такое вот, брат, дельце. То есть можно, конечно, рассказать, но долго придётся рассказывать. Ты слушать устанешь.

– А покороче нельзя?

– Нет, нельзя. Покороче не выйдет. Очень уж оно замысловатое.

– Так ты что – руками шевелишь или мозгами?

– В основном мозгами. Но и руками немножко.

– А на дело твоё глядеть надо или следует его слушать? Может быть, его щупать приходится? Или его надо читать?

– Лучше всего его, наверное, читать. Но можно его и слушать. Это уж кому как понравится.

– И думать надо, небось, когда читаешь или слушаешь?

– Да. Думать при этом необходимо.

– Философия это, что ли, какая? Как у Артура?

– Есть там и философия. Но и ещё много всего. Всякой всячины. Заковыристое, в общем, дело.

– Так ты, Д., значит, мыслитель?

– Отчасти да. Но не только мыслитель.

– А кто же ты ещё?

– Опять-таки сразу не скажешь. Я даже и сам толком не знаю, кто я ещё. Но то, что ещё кто-то, – это несомненно.

– Темнишь ты, Фёдор Михалыч! Ну коли не хочешь, не говори. Я не обижусь. Только ты уж делай своё дело как следует, не халтурь.

– Я и делаю его как следует. Зачем же халтурить, если это дело для себя. Оно меня возвышает, оно наполняет мою жизнь духовностью.

– Значит, ты пишешь о Боге?

– Нет, не о Боге. Впрочем, и о Боге тоже. Хотя, как мне кажется, он отсутствует в мире. Мир существует сам по себе, без Бога. Или так: существует мир, и рядом где-то существует Бог. Он наблюдает, что творится в мире, и ни во что не вмешивается. Он чего-то ждёт. Затаился до поры до времени. А может быть, он никогда не вмешивается в мирские дела. Начхать ему на них.

– Верно, Д! Ну и гигант же ты, Д! Всё сечёшь! В самую точку попал! В самую суть врубился! На фига ему с нами, говнюками, возиться! Чего мы тут только у него на глазах не вытворяем! Как мы только не выдрючиваемся! И ещё недовольны! И ещё жалуемся! Страдальцы, мол! Мученики!