Ласло Немет - Избранное

— Старая падаль, — пробормотал доктор Цейс себе под нос. Затем, повернувшись к Жофи, сказал вдруг с необычной для него лаской: — Мало вам своего горя, так еще эта ворона сюда является каркать. Ну, вот послушайте, я расскажу вам, что и как надо делать, и все обойдется, не бойтесь.

Он стал объяснять, как нужно ставить водный компресс, как давать лекарство из ложечки, как готовить легкие молочные блюда, отечески сжимая при этом локоть Жофи. Уже в калитке он обернулся еще раз:

— Видите, так вот оно и бывает, когда ребенок единственный. Сразу теряешь голову. Вам бы замуж выйти. Не годится вам плесневеть среди этих сов. Ну, бог с вами, и не пугайтесь так! — Доктор улыбнулся из-под лохматых бровей с таким видом, словно только от его воли зависело сохранить жизнь малыша.

Проводив доктора, Жофи замешкалась на галерее. Воздух уже остыл, и холод, пробравший ее до костей, и далекое сияние луны на какое-то мгновение отодвинули от нее все — даже самое себя. Опершись локтем о стену, она стояла так, без прошлого и без будущего, и не было у нее иного дела в целом свете, кроме как смотреть на голые плети вившегося по стене дикого винограда. Словно вдруг очнулась она от похмелья жизни и, отрезвев, осматривается сейчас в новом, не ведающем никаких треволнений мире. Как сладостно было ей это безмолвное и безжизненное мгновение!.. Но вот мимо нее выплеснулась во двор вода из таза, и тотчас послышался голос Кизелы:

— Ай-яй, Жофика, вон вы где стоите, не хватало только, чтобы и вы еще простыли.

Жофи вздрогнула, действительность, подобно морской пучине, сомкнулась вокруг нее. Она вошла в дом, миновала темную кухню и села в ногах тяжело дышавшего сына.

В последовавшие два-три дня состояние Шаники не изменилось. Утром он еще садился в постели и просил свои шарики. Жофи расставляла их на дощечке — стеклянный с разноцветными прожилками шарик посредине, мраморные вокруг. Шани сперва катал их, но вскоре забывался и сидел неподвижно; глаза на восковом лице становились большими, а тело под рубашкой как будто съеживалось. Он не жаловался и, только когда начинали кормить, разражался горькими слезами и с былым упрямством выплевывал насильно влитое ему в рот молоко. После обеда он затихал, глубже уходил в подушки, только глазами водил по комнате — приподнять или повернуть голову у него не хватало сил.

Первый приступ болезни немного ослабел. Жофи и ее постоялица, все семейство Кураторов несколько пообвыклись — так привыкает к войне страна, на которую напал враг. Первое волнение, суета и беготня прекратились, каждый знал свое место. Молоденькая батрачка ежедневно приносила от Кураторов обед и ужин в большой корзине. Мари убиралась в комнате, мыла посуду, бегала в аптеку и громко зевала от скуки. Поупрямившись с полдня, бочком вернулась и Кизела, чтобы тоже быть при болезни. Она ведала лекарствами, мерила температуру, делала компрессы и подбадривала Жофи. На нее никто не мог бы пожаловаться: она делала все, чтобы молодая мать не имела иной заботы, как угадывать малейшие желания Шаники.

Но уж этого она требовала неукоснительно, и если Шаника вскрикивал вдруг: «Воды!» — а Жофи не успевала схватить стакан прежде Кизелы, то спина старухи так укоризненно закрывала от Жофи жадно припавшего к стакану сына, что Жофи готова была без конца выспрашивать Шанику, что ему нужно, без конца предлагать то одно, то другое, лишь бы не упустить момент и вовремя поправить подушку, подхватить укатившийся шарик.

Как-то днем, еще до обеда, забежал Пали. Неумело заговорил с малышом тем шутливым тоном, какой установился у них прежде, во время игр и возни, потом за неимением лучшего стал вертеть у Шани перед глазами складной ножик, как будто развлекал младенца: «Ну-ка, погляди, племяш! Подарить тебе этот ножичек?» Но Шани даже руки не протянул, и Пали не чаял уже, как вырваться поскорее на волю.

Вечером приходила мать Жофики, она всегда приносила под платком какое-нибудь лакомство вроде моченых груш или жженого сахара. Особого смысла в этих подношениях не было, но благодаря им старуха ощущала себя хорошей бабушкой; ей было бы просто совестно перед Кизелой и дочерью явиться к больному с пустыми руками.

— А вот и бабушка твоя пришла! — Она постаралась стать так, чтобы ее увидели расширенные глаза маленького больного. — Видишь, бабушка приходит проведать тебя. А потом и ты будешь меня проведывать, когда я заболею. — Она тут же расчувствовалась от этой мысли и больше не могла добавить ни слова, только сморкалась да глубоко вздыхала, чтобы не задремать невзначай. — Пиявки бы ему к голове приставить, — встрепенувшись, проговорила она тонким фальцетом: ей хотелось посильно способствовать лечению внука. — Помнишь, дочка, когда твой братец Пали воспалением легких захворал, мы пиявки ставили, и ему в тот же час полегчало.