Ласло Немет - Избранное

«Вы сами откуда, Лайош?» — спросил барин, не прекращая работу. «Из Абафалвы», — ответил, тоже не разгибаясь, Лайош. «Это в Веспремском комитате?» — «Там». — «Летом проходил я мимо вашей деревни». Лайош не спросил, что он там потерял. Коли ты умеешь работать, то я умею молчать. «Весь Мезефельд и пол-Баконя обошел». «Баконь — это от нас далеко», — отозвался Лайош. «Большая там нищета среди батраков», — чуть погодя сказал барин. Лайош подумал над ответом. «Коли уж нищета есть, то она везде большая», — сказал он и укатил тачку.

Вскоре к ним пришла барыня. «Ну, дорогой, хорошо поработать лопатой?» — спросила она. «Если б всегда так работать! Смотри, какой я кусок вскопал, и всего за час». Кусок был в самом деле немалый, но и барина можно было уже выжимать. Лайош догадывался теперь, для чего все это нужно: барин хочет показать жене, что поденщик не работает, а дурака валяет. Ведь если б он по восемь часов так же работал, то за неделю кончил бы с садом. «Целый день покопали бы, господин доктор, не так бы говорили», — сказал он мрачно. «Это точно, язык на плечо бы повесил», — засмеялась барыня. Барин, однако, не хотел уступать. «Ах, вы не верите? Я вам как-нибудь в воскресенье докажу. Землю ворочать приятней в сто раз, чем делать работу, не нужную никому». — «Не выдержите вы целый день, ладони сотрете», — гнул свое Лайош. Барин, видно, сердился уже, но молчал и бросал землю в тачку. «Бог с ним, Лайош, — вмешалась барыня. — У него в жизни есть мечта — пойти в землекопы. Вот как вы, например, товары мечтаете развозить на рынке». Щекотливая тема на этом была закрыта, и барину пришлось объяснять, как он хотел бы спланировать сад: в середине — дорожка под навесом из винограда, по краям террас — подстриженные деревца, айва, смородинные кусты, возле дома — площадка с двумя ореховыми деревьями. «И ты под ними играешь с внучатами», — повисла на шее у мужа барыня. Любой другой улыбнулся бы этим словам — барин же стал холодным как камень. «Не заметили, как и стемнело», — сказал он Лайошу, и все трое следом за тачкой двинулись к дому и вошли в ярко освещенную кухню.

С этого дня барин, если ему не надо было идти в город, после обеда выходил к Лайошу в сад. Оба знали, что барин пришел копать, но Лайош лопату ему отдавать не спешил, а барин не забирал сам: он ждал, пока Лайош возьмется за поручни тачки и лопата останется без хозяина. «Может, взять ее, увезти с собой в тачке?» — думал Лайош. Сделать так, однако, он не решался. Баринова причуда на целые дни давала ему забот. Кусок, вскопанный барином, маячил перед глазами словно укор: вот, Лайош, если б ты постарался, то в три раза больше мог бы за утро вскопать. Что ему делать? Коли станет работать в полную силу, за неделю покончит с садом; коли будет хитрить и оправдываться перед барином, что за утро сделал так мало, все равно его выставят. А, пускай лучше выставят, чем самому рубить сук, на котором сидит, ведь этот сад для него был единственным местом в мире, где ему полагался законный кусок хлеба; он выбрал отговорки и оправдания. Погода с утра всегда была хуже, чем после обеда. «Теперь-то легко копать, а вот утром вы бы попробовали, господин доктор, пока земля не оттаяла… Да еще с печкой что-то случилось. Не знаю, что на нее вдруг нашло: два раза пришлось все вытаскивать и прочищать». Лучше было, если женщины утром его посылали куда-нибудь; тогда и придумывать было не нужно. «Нынче я с утра в городе был», — сообщал он без лишних слов. Барин или молчал, или утешал Лайоша: «Да вы не волнуйтесь, вы много сделали; никто и не требует, чтобы вы копали, как я: для меня это спорт». Но Лайоша эти слова устраивали мало. Наверняка потом скажет жене: мол, смотри, сколько я копаю и сколько Лайош. Если Лайош делает меньше, стало быть, есть на это причина, и причину эту он упрямо старался найти. Никаких одолжений он от барина принимать не желал. Избавиться от него он, конечно, не мог, но имел твердое мнение, чего стоит эта помощь и дружелюбие господина доктора. Угрюмо возил он свою тачку и даже без необходимости спрашивал: «Сюда ладно будет? Вы сюда, барин, думали?» Словом, вел себя как человек, у которого всю охоту к делу отбили: он, конечно, свое отработает, но отработает по приказу.

Разговоры, которые заводил с ним барин, Лайош тоже не слишком поддерживал. Да, нет, столько-то да столько-то, нету, есть — были его ответы. Барина же его неподатливость, видно, лишь раззадоривала, он задавал Лайошу массу новых вопросов и свое мнение высказывал тут же. Узнав еще в первый день, из каких краев Лайош, он принялся пытать его о домашних делах. Сколько в деревне жителей да сколько там католиков и реформатов, кто их помещик, велики ли наделы у крепких хозяев, нанимаются ли крестьяне на жатву, часто ли умирают младенцы, есть ли в школе отличники, чего больше сеют, пшеницы или кукурузы, когда старики отделяют сыновей, в каких семьях детей больше, в богатых или в бедных. Хозяйка, та один только раз, в день переезда, расспрашивала, как и что у Лайоша дома. Но насколько иными были ее расспросы! Помнится, барыня интересовалась, когда умерла мать, про сестру спросила, про отца, про мужа крестной, про виноградник. У Лайоша до сих пор слезы чуть на глаза не навертывались, когда он вспоминал про сиротскую свою долю, которую никогда не переживал еще так остро и сладко, как в тот вечер, у керосиновой лампы, под сочувственными взглядами двух женщин. А эти «откуда» да «сколько», «где» да «как» да «почем» были словно охотничья дробь, бьющая по знакомому, за полгода ставшему в памяти как-то еще родней лесу красок, запахов, звуков, лесу, которым в душе его была Абафалва. Бог его знает, что стоит за этими расспросами барина? Что хочет он вызнать для своего исследовательского института?