Ласло Немет - Избранное

Разговаривать с ним барин едва разговаривал, и то больше по поводу печки. «Лайош, можно вас на минутку?» — вызвал он его однажды из бельевой. Словам предшествовал вежливый стук: не такой он, мол, человек, чтобы врываться без предупреждения в чужие апартаменты. Лайош вылез из своей норы, потом они вместе спустились в подвал, посмотреть, как обстоит дело с коксом. «Сколько ведер уходит в день?» — «Три ведра». — «А как вы считаете, сколько угля вмещается в ведро?» — «Килограммов этак пятнадцать». Барин прикинул: значит, на зиму надо шесть-семь тонн — и в отчаянии побежал к жене. Вскоре барыня призвала Лайоша в кухню. «Что за чушь вы мелете, Лайош: в ведре — пятнадцать кило?» — в сердцах закричала она. За хозяйкой водилась привычка — если барин ее за что-то корил, она принималась тут же ругать прислугу. Тактика эта основывалась на глубоком знании человеческой натуры — вот и сейчас она возымела должное действие. «Ну полно, полно, откуда Лайошу знать, сколько в ведре килограммов!» — успокаивал барин жену. «Кокс, он, может, полегче, — задумался Лайош, — но кило восемьдесят все равно будет». «Восемь — это дело другое», — успокоилась барыня. Барин посчитал снова, и пропитание для железного зверя снизилось на зиму до четырех тонн.

Вежливость барина и его старание смягчить гнев хозяйки кого поглупее, может, и обманули бы. Однако Лайош не верил барину. Проживет он и без «можно вас на минуточку», лучше пусть барин не копает ему яму. В глаза, правда, он вроде бы его защищает, но ведь сам же и рассердил барыню этими килограммами. Нет, очень не нравились Лайошу такие двуличные люди: лучше уж пусть «сбегай», «подай», чем эти все «прошу вас», «спасибо», за которыми одна зловредность. Лайош даже поразмышлял на отвлеченную тему: что лучше, хозяин, который всю зиму, изо дня в день, будет бить тебя по морде, зато весной поселит в домике с увитыми вьюнком столбами, — или тот, который даже на «доброе утро» отвечает: «Спасибо, и вам доброе утро!» — а зимой выставляет тебя на мороз? Сердитый хозяин, как ни кинь, выходил лучше, а в вежливых, поповских манерах барина Лайошу чудился глубоко спрятанный яд.

Он много раз ловил барина на том, что тот исподтишка наблюдает за ним. Скажем, наливает себе воды из-под крана — а сам косится на бельевую. Или ботинок завязывает, поставив ногу на ступеньку лестницы, и поглядывает из-под локтя, как Лайош тащит свое ведро с углем. Однажды их взгляды столкнулись. Лайош заправлял углем печь, барин сидел у себя за столом, между ними была только щель приоткрытой двери кабинета. Как-то так случилось, что они одновременно с любопытством посмотрели друг на друга — и быстро отвели глаза, ощутив неловкость. В лестничном окне маячила иногда темная мужская фигура, и Лайош, согнувшись над тачкой, был уверен, что барин подглядывает за ним.

Как-то барыня привела мужа в сад. «Ну, ты так представлял террасы? Говори сейчас, пока Лайош может еще что-то исправить». Барин кивнул: дескать, да, примерно так; но к вечеру хозяйка опять подошла к Лайошу в саду. «Барин имел в виду только две ступени, а так, говорит, очень дробно». На другой день барин вышел сам и некоторое время стоял, молча глядя на Лайоша. В конце концов тот заговорил сам: «Две ступени в середине легко можно убрать, тогда будет три террасы, как вы хотели». «Да подумаешь, экая важность, — махнул барин рукой, — пускай так остается». Он прошел по террасам, снова подошел к Лайошу. «Прибавили вам работенки эти террасы, верно?» Лайош заподозрил подвох. Какое, собственно, ему дело, сколько он, Лайош, работает за свои тридцать пенге? «Прибавилось работенки…» Не нравилось ему, что барин, хоть и из благородных, а говорит как простой. Охмурить его он хочет, что ли? «Ничего, не беда», — ответил он тихо. Но барин дождался, пока он, нагрузив тачку, не отъехал к краю террасы, и подхватил оставленную лопату. «Отдохните немного», — сказал он подбежавшему Лайошу и принялся сам, в своих ботинках из тонкой кожи, нажимать на лопату. Лайош удрученно глядел на него, словно тот не лопату, а самое работу вырвал у него из рук. «Извозитесь, господин доктор», — сказал он без надежды. «А, это домашний костюм», — снова махнул тот. Копал он, надо признать, споро: тачка была наполнена в два счета. «Хочет показать, как я должен работать, — думал Лайош. — Покопал бы он целый день…» Он ждал, когда барин наконец выдохнется. Но тот трудился как одержимый. Пока Лайош отвозил тачку, барин вскапывал ту полосу, которая останется как была. Тачка возвращалась, и он принимался ее нагружать. Так и возвышение быстро таяло, и насыпь росла; ни лопата, ни тачка не простаивали ни минуты, один только Лайош подолгу торчал без дела. Эти простои унижали его и расстраивали куда сильнее, чем тот случай в солдатах, когда его одного заставили отжиматься на земле десять раз. В конце концов он принес грабли и стал, пока барин бросал землю в тачку, разбивать комья.