Ласло Немет - Избранное

Велосипед Хохвартов в тот день уже не приехал, и хозяйка решила испечь любимое бариново печенье, чтоб заодно опробовать и духовку. Печенье было не ахти какое хитрое, но работы потребовало немало. Тесто сперва раскатали тонким пластом, потом стали выкраивать из него жестяными формочками сердечки, листочки, треугольнички, звезды, кружки, полумесяцы. Фигурки были такими замысловатыми, что осталась почти половина теста, его снова месили, раскатывали и нарезали. Потом началась процедура выпечки. На сковороде печенья умещалось совсем немного, но женщины с невероятным терпением меняли сковороды в духовке, а Лайошу приходилось поддерживать ровный огонь щепками, дровами и угольными брикетами. Смазывая сковороды жиром, Тери и барыня обменивались глубокомысленными фразами. «Видно, господину доктору тоже одному надоело». — «Конечно, надоело, поди, рад без памяти, что может сюда перебраться». — «Вот увидите, барыня, он больше всех будет любить этот дом». — «С мужчинами, Тери, надо много терпения…» — «Везучая вы, барыня, — вздыхала Тери и поясняла неопределенно — Под счастливой звездой родились». — «Не горюй, и тебя еще заметит какой-нибудь граф, когда ты начнешь шубки примерять у отца». — «Там видно будет». И Тери подхватывала тряпкой край сковороды.

На втором этаже карниз для штор был одним концом уже укреплен над окном, второй конец его лежал на спинке стула; на подоконнике, остался неубранным таз с водой, которой смывали со стекол капли краски. Женщины же, забыв обо всем, углубились в стряпню. И к полудню огромное блюдо было с верхом наполнено душистыми полумесяцами и корабликами; по милости неопробованной духовки целую пригоршню пригоревшего печенья получил даже Лайош. Пусть печенье состояло из обычной муки, сахара, яиц и посыпано сверху толченым орехом — оно казалось гораздо вкуснее, чем то, что приезжало на улицу Альпар в ящике из-под шуб. От него так и веяло свежестью, сладостью, молодостью; яичный белок, которым оно было смазано поверх ореховой крошки, запекся глазуревой пленкой. Глазурь эта была блестящей и прозрачной, как Тери в хорошем настроении. «Ой, а кофе? — спохватилась вдруг Тери. — Вдруг барин кофе попросит?» «Кофе он пьет, только когда работает, — задумчиво сказала барыня. — Но знаешь, на всякий случай пошлем-ка Лайоша в лавку. Лайош, милый…» И Лайош мчался в лавку сквозь холодный ноябрьский ветер, размышляя, что это за ветер такой: и туда, и обратно все равно дует в лицо. Крышка кофемолки была открыта, и видно было, как темно-коричневые зерна текут в горловину. Их беспомощные маленькие тела сползали под зубья, хрустели, дробились, чтобы потом отлетевшая их душа душистой влагой услаждала десны и язык барина. «Готово», — сказал Лайош, ставя на стол чашку с коричневой горкой остро пахнущего порошка, на которой осталась ямка от его толстого пальца. Женщины посмотрели на него, потом друг на друга и усмехнулись. У Лайоша появилось неприятное чувство, что Тери, пожалуй, все же не спала, когда он на прощанье открыл луне и себе ее тело.

Увидев на дороге, у распятия, барина, Лайош скрылся к себе в бельевую и сидел там, пока не настало время мыть посуду. Тогда он услышал от Тери, что «ограда у барыни уже позади». Понимать это надо было так, что рабочие со столбами прибыли точно во время обеда. Хозяйка все устроила так, что они замаячили под окнами, когда было подано печенье с белковой глазурью и черный кофе. «Что это там за ямы копают?» — поинтересовался барин. «Ты знаешь, Эден стоит на своем насчет ограды. Говорит, дом без ограды — не дом». — «А расплачиваться чем будем?» — испугался барин. «Я договорилась о рассрочке на год, и даже без процентов». Барину не хотелось ссориться в первый же день; с горя он попросил еще кофе и съел полблюда печенья. Тери эта история приводила в восторг. Полблюда печенья она не раз поминала, довольно хихикая, и в последующие дни. Барыню она как служанка не очень любила, но как женщина вполне ей сочувствовала. «Экий обжора у вас хозяин. Печенье блюдами лопает…» — бурчал Лайош. «Сами вы обжора, — строго ответила Тери, которой не нравилось, что этот мужик смеет так непочтительно говорить про барина. — Он у нас ест все равно что птичка; только печенье любит грызть, особенно когда работает. Это ему как другому сигареты». Лайош молча ставил на жестяной поднос мокрые тарелки. Ишь, какая добрая к барину! С ним вон даже из-за грязи на ботинках ругается; а что делать, если грязь эта, пока не высохнет, не отваливается. Ладно, в глаза пусть не смеет, но тут-то могла бы сказать: мол, бездонная бочка этот барин, мы полдня возились, а он в один присест взял и половину сожрал.