Ласло Немет - Избранное

Посуду кончили мыть в молчании. Тери всерьез оскорбилась и ругала себя, что дала волю этому мужику, Лайош ломал голову, что значит: «Ну, получил барин». Если Тери — его любовница, она бы сказала это с презрением, а не с горечью. Он ни капельки не жалел, что обидел ее: ведь одеяло было все еще впереди, и, чем сильнее он рассердит Тери, тем лучше. Будильник на кухонном шкафу показывал начало десятого. Долго засиживаться нельзя: стук должен застать Тери уже в сорочке. «Не пора ли ложиться?» — спросил он надутую Тери. «Вы ляжете первым», — распорядилась она. «Ладно. А потом вы, Терике, ляжете, куда захотите», — осклабился Лайош. Уйдя в бельевую, он услышал, как Тери подтаскивает к двери стол. Ничего, сама потом отодвинешь, думал Лайош, снимая ботинки и стаскивая штаны. Он принюхался: дух вроде бы шел от него не очень тяжелый. Каждый раз, если выдавалась возможность, он подолгу мылся под краном. А когда провели воду в дом, то и весь ополаскивался в ванной у раковины. От сознания, что он сидит в одном нижнем белье, по всему телу побежали мурашки. Теперь только Корани нужен с его стуком. За стеной заскрипела кровать. На кровати этой не было темной впадины, как у Маришки на улице Агнеш. На этой кровати будто не сетка — сам лунный свет держит на весу Тери, раскидавшуюся во сне. У Тери, когда она вскочит с постели и босиком прибежит сюда, груди будут как золотые плоды… Сам он еще не ложился, Постелив одеяло на ящик с книгами, он сел на него, другое одеяло набросил на плечи. Возле правого бока оно нависало небольшим, но уютным шатром, поджидающим теплое тело Тери.

Стук, однако, запаздывал. Лайош уже и не знал, для него ли только так медленно тянется время или Корани не пришел почему-то. В тишине он слышал, как тикает в кухне будильник, но стол мешал посмотреть, сколько времени. Если он начнет отодвигать стол, Тери вскочит и убежит на улицу; наверняка таков и был ее план. Тягучие эти минуты, десятки минут непоправимо выстужали приготовленный им шатер, и не было в мире гнуснее и отвратительнее злодея, чем Корани. Наконец под окном бельевой послышался шорох. Сейчас Корани собирает добычу… Лайош готов был открыть окно и спросить, не забыл ли тот, что должен сделать. Да ведь трус этот еще испугается и сбежит. Шорох смолк; немного погодя дважды звякнуло в комнате для прислуги стекло. Лайош ждал: сейчас раздастся испуганный крик. Но за стенкой лишь скрипнула подвешенная на лунных лучах кровать — Тери перевернулась во сне на другой бок. «Да вернись же, дубина, постучи посильней», — про себя ругал Лайош припадочного. А тот в это время уже шагал по росе на соседнем участке, таща на ремне связку греческих классиков из библиотеки барина. Неудача сразила Лайоша. Можно было бы что-то придумать еще — хоть в свое окно постучать. Но стоит ли спорить с судьбой, раз она так распорядилась, что стук застал Тери спящей? Сирота — он везде сирота, нет ему удачи ни в чем, горько сказал про себя Лайош, складывая свой шатер и роняя голову на кулаки. Отделенный от теплой спящей Тери тонкой стеной, он сидел пригорюнившись, и мысли его полны были Маришкой и городом разбитых надежд, Сегедом.

Хозяйка вернулась на другой день после обеда. Пока в доме были рабочие, она еще как-то крепилась. Но пятна на лице и на шее говорили: дело плохо. Даже «Мастер, уберите чуть-чуть вашу лестницу» у нее звучало так измученно, через силу, будто барыня не монтера, а тюремщика просила хоть на минуточку снять с нее эти невыносимо тяжелые цепи. «Не могу слышать этот скрежет», — содрогнулась она, проходя мимо циклевщика. «А? Чего не можете?» — поднял тот голову от коленей с подвязанными на них кусками толстой кожи. «Скрежет ваш слушать», — пояснила Тери. «Не нравится, так циклюйте сами», — обиделся мастер и нырнул обратно в облако пыли. «Такой я еще барыню не видела!» — качала головой Тери, оживляясь в предвкушении новых событий. Лайошу же казалось, что Тери преувеличивает. Правда, барыня снова забилась в свой свитер и вся дрожала, а иногда даже зубами принималась стучать, хотя в доме как раз пробовали отопление: однако, помня героическую субботу, Лайош лишь улыбался словам Тери.

Но едва за последним рабочим закрылась входная дверь с только что врезанным французским замком, в барыне словно лопнула какая-то невидимая пружина. «Грейте ужин, я прилягу пока… я устала». И она прямо в одежде бросилась на кровать. «Тери, дверь!» — крикнула она в подушку. Дверь закрылась, и через минуты оттуда, повергая Лайоша в смятение, донеслись странные звуки. Сначала послышался скрип, словно по улице возле дома проезжали невидимые тяжелые грузовики, сотрясая почему-то одну лишь кровать. Затем раздались заглушенные одеялом стенания, меж которыми время от времени прорывался громкий, отчаянный вопль, будто в комнате для прислуги кого-то душили, но несчастной жертве удавалось на миг высвободиться из стиснувших горло жестоких пальцев. Борьба между волей, стремящейся подавить крик, и рвущейся из груди, взывающей к состраданию болью шла, как принято говорить, с переменным успехом: за дверью то воцарялась тишина, то опять слышались жалобные стоны, сливающиеся иногда в горестный вой. «Так и знала, что этим кончится», — заметила Тери, двигая по горячей плите кастрюли. Лайошу вспомнилось, как хозяйка рассказывала про свои роды: у нее уже начинались схватки, а она все улыбалась и подбадривала плачущего, перепуганного мужа. Лайош старался двигаться так, чтобы огромные его ноги не очень сильно бухали по полу, но с непривычки и от большого старания то за стул задевал, то натыкался на шкаф. «Барыня, ужин!» — крикнула Тери. «Оставьте меня в покое, ничего мне не нужно», — донесся из-под мокрого от слез одеяла слабый голос. Тери прикрыла дверь, как прикрывают простыней обнаженный труп. Ложка в молчании двигалась между тарелкой и ее узким ртом, который выражал одновременно и равнодушие, и сострадание.