Сью Кидд - Обретение крыльев

На новом квадрате матушка шьет потрясающее фиолетовое платье с лунами и звездами. Только делает это она в мышиной норке с нависающими сводами.

Я переходила от картинки к картинке, будто переворачивая страницы книги, которую она оставила после себя и в которой заключены ее последние слова. Через какое-то время я перестала что-либо чувствовать – так бывает, когда неловко подвернешь руку во сне и она онемеет. Теперь я смотрела на аппликации, над которыми матушка трудилась два года, так, словно они не имели ко мне отношения, и было легче. Я представила себе, что они парят в воздухе, как освещенные окна.

А вот мама стоит во дворе с подогнутой ногой и привязанным к ней ремнем. Так ее наказывали. Еще одно дерево духов, наше с матушкой, и на нем нет стервятников, лишь зеленые листья. Под деревом девочка с книгой, и ей на спину опускается кнут.

На последней картинке был изображен мужчина, здоровый как бык, в плотницком фартуке, – мистер Денмарк Визи, – а рядом вышито четыре цифры с него высотой: 1884. Я понятия не имела, что они значат.

Я принялась за шитье. К черту госпожу с ее платьями! Весь день допоздна я сшивала мамины квадраты мелкими, едва видимыми стежками. Потом пришила подкладку и заполнила одеяло лучшей набивкой, какая нашлась, и целой коллекцией собранных перьев. После чего взяла ножницы и постриглась налысо, оставив на голове только пушок. Остриженные волосы я затолкала в набивку.

И только тогда вспомнила о деньгах – сбережениях за восемь лет. Я заглянула в сундучок – он был пуст. Четыреста долларов исчезли, как и сама матушка. Где я только их не искала! Дух занимался от тоски.

На следующий день, немного поспав, я сметала слои лоскутного одеяла. Потом завернулась в него, будто в плащ победителя, и вышла во двор, где тепло укутанная Тетка толкла тростниковый сахар.

– Девочка, что это на тебе? – удивилась она. – И что ты сделала со своей головой?

Я ничего не ответила. Вдыхая холодный воздух, подошла к дереву и обмотала вокруг ствола новую нитку.

В небе послышался шум. Над головой пролетали вороны, им навстречу поднимался дым из труб.

– Вот и вы, – сказала я. – Летите, летите.

Порою я шла по Ист-Бей и вдруг краем глаза замечала женщину со светло-коричневой кожей и красным шарфом на голове. Она исчезала за углом, а я говорила: «Это опять ты». Мне было двадцать пять, а я продолжала разговаривать с ней.

Каждый октябрь, в день исчезновения матушки, мы, рабы, собирались в кухонном корпусе и вспоминали о ней. Невыносимо было ждать этого дня.

В день шестилетней годовщины Бина похлопала меня по ноге со словами:

– Твоей матушки нет, но мы еще здесь, и небеса пока не упали.

Да, не упали, но каждый год из-под них выбивалась очередная подпорка.

В тот вечер мы задержались после ужина, вороша истории про матушку. Как она украла отрез зеленой ткани. Как дурачила госпожу хромотой. Как отстояла комнату в подвале. Нанималась работать на сторону. Томфри рассказал о случае, когда госпожа заставила его искать матушку по всей усадьбе, а мы отвели ее на крышу и сочинили историю, будто она там заснула. Все те же старые байки. Тот же смех и хлопки.

Теперь, когда ее не было, все полюбили ее намного сильнее.

– У тебя точно ее глаза, – сказал Гудис, повернув ко мне круглое лицо.

Глаза ее, но остальное я взяла от папы. Мама говорила, он был мелкий и чернее обратной стороны луны.

Ради меня никто не рассказывал историй о матушкиных страданиях и печали. Никаких предположений о том, что с ней могло произойти. Все и каждый, даже Гудис, верили, что она сбежала и жила где-то прекрасной свободной жизнью. Я бы скорей поверила, что она все это время спала на крыше.

А день за окном угасал. Томфри сказал, что пора зажигать лампы в доме, но никто не шевельнулся. Я чувствовала: они жаждут узнать настоящую матушку – не пронырливую мулатку, а женщину, которая подолгу гладила вещи, изнемогая от жары, не спала ночи напролет и молилась о моей бабушке. За день матушка переживала больше страстей, чем другие рабы за год. Она работала не покладая рук и в поисках лучшей доли постоянно рисковала. Я хотела, чтобы они узнали эту женщину. Такую, которая не бросила бы меня.

– Она не сбежала, – сказала я. – Думайте что хотите, но она не сбежала.

Они сидели и смотрели на меня. Я чувствовала, как в их головах поворачиваются крошечные колесики: «Бедная обманутая девочка, бедная обманутая девочка».