Сергей Саканский - Человек-тело

Достойна девушка уважения, однако. Не сломалась, как другие поэтессы, которые кто спился, кто сиганул из окна от бессилия. Выдавая себя за жертву эпохи. Лес рубят, щепки летят. Только вот не надо быть щепкой. Будь могучим стволом, который необходим для тех, кто рубит лес.

Адрес Тюльпанова был известен, и я написал ему письмо. Вернее, так и обратился к нему: Маска, я тебя знаю! Привет, Аня!

Она ответила немедленно. Мы перекинулись несколькими емелями и затихли до поры. Прошло несколько месяцев, и от нее неожиданно пришло письмо: она приезжает в Москву, гостиницы дороги, нельзя ли остановиться у меня?

Я перечитывал ее скупое послание, чувствуя, как замирает у меня в груди, как колотится мое сердце, просто до боли колотится о костяные стенки груди! В тот момент я понял: наконец, через столько лет, эта женщина будет моей. Как тот англичанин из анекдота.

Помню, в тот момент я подумал, как ничтожно все происходящее, все мои планы и поступки. Снимался мотив. Зачем мне теперь травить «писателя»?

…Это произошло в первую же ночь. Анька приехала ни свет ни заря. Я предложил встретить ее, она сказала:

— Что я, Москвы не знаю? Чай жила тут столько лет да наездами бывала не счесть.

Адрес она нашла без проблем, благо что я приложил в последнем емеле карту из Гугля, на которой прочертил в фотошопе красную ленту ко мне, словно дорожку ковровую проложил по тротуару. Вот и пришла она ко мне, Гагарин души моей.

Отдалась просто, будто так и должно было быть, будто было это меж нами самое обыденное дело. Сказала:

— Ты мне белье дай, я буду во второй комнате спать, привыкла одна. Постелю и приду к тебе.

Пришла и скользнула под одеяло. Нашла губами мои губы, рукой — член, на тот момент, от быстроты происходящего, еще не ставший фаллосом.

Стал только в ее ладони, встал. От нашего первого поцелуя до первого входа в долгожданные двери прошло не более минуты. Начала кричать, как Лиана, еще на входе. Я успел лишь один раз переложить ее в другую позу. Почему-то постеснялся спросить, можно ей или нельзя. Выдернул и выплеснул на копчик. Она завела руки за спину, смазала и умыла лицо.

— Жаль, — прошептала. — Мне сегодня можно.

Я смотрел в потолок, по которому ползли тени оконных рам от фар, летящих по нашей улице. И это всё. Почти четверть века ожидания. Бесчувственная профессионалка. Спортсменка. Кричать ее научила Лиана. Кричать, но не кончать. Комсомолка. Интересно, Лиана также притворялась, армянка? Бесчувственная, бессмысленная жизнь. Она встала, чмокнула меня в щеку и ушла. Я не шелохнулся. Лежал, смотрел, как едут по моему потолку автомобили.

Потом она рассказывала немного о своей жизни. Оказалось, она была беременна, когда ушла от Кокусева. Сначала хотела оставить ребенка, потом ужаснулась, что дитя унаследует характер отца, но было уже поздно. Родила дочь, оставила в роддоме, ничего не знает о том, куда делась эта девочка. Жила а Таллинне, пока там не стало невыносимо как русским, так и евреям. Одни двинулись на восток. Другие — на запад. Мать умерла, попались питерские эстонцы, с которыми она и обменялась жилплощадью, в пользу эстонцев, кончено. Любовников было навалом: меняла их ежегодно, словно рождественские елки. Неожиданно для себя стала писателем Тюльпановым. От этого немногое изменилось в ее жизни: разве что только — любовники стали из другого круга.

Утром я снова взял эту женщину, на сей раз — неторопливо и вальяжно, переваливая, будто горячую подушку бессонницы, скручивая и выжимая, как половую тряпку.

Устали. Долго валялись в смятой постели, потягивая шампанское.

— Шампанское по утрам пьет, знаешь, кто? — пошутил я.

Анна хохотнула. Эту шутку она понимала.

Кокусев отнял у меня не эту женщину. ЭТА женщина мне не очень-то и нужна. Отнял-то он у меня на самом деле не женщину, а жизнь.

Вся моя жизнь прошла совсем не так, как я того хотел. И я склонен обвинить в этом именно его, «писателя», как называла его Вичка — в кавычках.

Вот как должна была пройти моя жизнь.

В конце восьмидесятых я женюсь на Анюте. Жизнь моя приобретает смысл. В любви. Вместе — мы сила, мы семья. Вероятно, обретя этот смысл, словно дарованное свыше сокровище, я трепетно берег бы его. Возможно, я бы бросил писать стихи, но не навсегда, а на какое-то смутное время. И я бы не бросил бизнес в самом его расцвете. Был бы сейчас богатым. Дело мое работало бы, как хорошо смазанный механизм. Дети — мальчик и девочка (я уже фантазирую, но в мире сновидений все позволено) — сейчас были бы крепкие, красивые, двадцатилетние люди. Отправили бы их учиться на Запад. И тогда я бы снова вернулся к поэзии, но уже на другом уровне. Не нищий, ожидающий подаяния. А человек, издающий книги за свой счет. Меценатсвтующий. Арендующий залы для себя и друзей-литераторов. Возможно, и Кокусев был бы в их числе.