Сергей Саканский: Человек-тело

Остроумная, замечательная девушка Вика. Красивые, очень милые слова, прекрасная интонация. Слишком хорошие слова, чтобы их придумала какая-то девушка Вика. Осознав это, я провожу под строкой жирную черту и переворачиваю стопку бумаги. Нет, этот рассказ никогда не будет окончен, хотя я заранее, в уме уже приготовил финал, который должен был грамотно закруглить его:

Зачем всё это было? Чтобы пробудить воспоминания, взволновать душу, написать, в конце концов, этот никчемный рассказ?

В том-то и дело — всё это есть еще один аргумент в пользу того, что жизнь — это цепочка случайных, непредсказуемых событий, часть из которых, как, например, это, — совершенно не нужны, бессмысленны, не имеют ни продолжения, ни последствий.

Красивая, набело в эту тетрадь переписанная вещь, хоть и незаконченная. Есть огрехи, например, героиня дважды повторяет одно и то же — эдакое нежно интеллигентское присловье…

«Девочка с Венеры». Рассказ.

Впрочем, многолетняя практика письма от руки приучила меня сразу строчить набело. Переписал лишь для того, чтобы еще пуще отредактировать свою фантазию.

История, на самом деле происшедшая со мной в тот осенний вечер, была печальной, жалкой и… [далее неразборч.]…

Я вышел на злополучный общественный балкон, чтобы и вправду посмотреть вечернюю звезду. Действительно обнаружил в углу балкона маленькую венерическую девушку, показавшуюся мне поначалу грудой тряпья.

— Нужна помощь? — спросил я.

— Отвали, швыдло вонючее! — услышал в ответ.

Она сказала, даже не глядя, что привело меня в легкое бешенство. Разве можно определить по ногам в мягких домашних брюках, в хороших кожаных шлепанцах — швыдло ли перед ней или замечательный человек, может быть, даже молодой и красивый? Да и вряд ли от меня исходил какой-либо неприятный запах: девица, скорее, улавливала отражение своего собственного. Я взял ее за шкирку и легко поставил на ноги.

— Замерзнешь, дура! Насмерть замерзнешь, подохнешь, — сказал я.

Только теперь она посмотрела на меня. Кого она увидела? Пожилой, грузный человек, с полным округлым лицом, луноликий. Большие, светлые, умные глаза. Добрые, как многие говорят, глаза. Впрочем, девушки такого рода не понимают — умный перед ними или дурак, да и доброта для них, скорее, отрицательное качество.

— А вам какое дело! Подохну, ну и… — она выругалась довольно омерзительно, обдав меня волной перегара из большого чувственного рта.

Я отпустил руку, ожидая, что девушка тотчас упадет, решил повернуться и уйти, но она удержалась на ногах, раскачиваясь и глядя исподлобья, словно взглядом держась за мое лицо. Что-то меня остановило: я уже писал в тексте своего несчастного рассказа — наверное, чисто мужское любопытство, фантастическое, грешное желание…

— Пойдем, выпьешь чего-нибудь, согреешься, — миролюбиво предложил я, теперь стыдясь своих резких слов.

Уже в коридоре квартиры, при стоваттном свете я пожалел, что пригласил эту девушку домой. Она была чудовищно, отвратительно грязна. Где она только могла найти такую грязь зимой, когда всюду снег? Наверное, в каком-нибудь подвале, у трубы отопления, где, похоже, она и живет. Запах перегара, мастурбации и чьей-то чужой спермы — чрезвычайно вонючий и вполне мне ясный из долгого и противного мужского опыта коктейль — наполнил мой дом до самого потолка. Я вспомнил, что где-то в столе у меня валяется пачка презервативов, и тут же удивился своей мысли: что может заставить эту юную леди отдаться жирному старику?

Как что? — тут же зазвучал внутри меня звонкий юношеский голос, принадлежащий тому молодому человеку, которым я был тридцать лет назад и которым, впрочем, остался. — Как это — что? А там же, в столе, рядом с пачкой гандонов — что там лежит? Правильно. Пачка стодолларовых купюр, которые тебе позавчера отдал арендатор. Одной сотни ей будет достаточно, пусть возьмет себе наркоты. А если нет, сунешь ей две…

— Две будет слишком много, — сказал я, по-видимому, вслух, потому что девушка недоуменно подняла на меня голову.

Она сняла куртку и стояла передо мной по пояс голая, похоже, даже не замечая того.

Что это было за создание? Да, милая девочка, ничего не скажешь, лет шестнадцать-семнадцать, законченная наркоманка, дыры на сгибах локтей, фиолетовые круги под глазами, болезненная худоба… Жить ей, наверное, оставалось лет пять.

Образ, значительно усовершенствованный мною в тексте рассказа. Да и говорил этот образ на своем умопомрачительном языке: