Джузеппе Маротта - Золото Неаполя - Рассказы

Через небольшие промежутки времени из комнаты нижнего этажа раздавались тихие, сдержанные стоны. Их подхватывали и заглушали скрежет пилы, удары молота о наковальню, лай собак. Дон Армандо продолжает:

— Скоро я должен принести ей из бара крепкий кофе. Это ведь нужно для поддержания сердца? Так вернемся к Карлуччо. Прошел месяц, другой. Никого. Когда она опомнилась, было уже поздно. Отец с детьми отправился не в Беневенто, а в Чили, там они и сгинули. Консулы, полиция обеих стран, папа римский, Красный Крест не сумели их найти. Этот тип обзавелся где-то в американской прерии другой женой и детьми; либо дело застряло в служебных кабинетах, либо Цираккьо спутался с самим дьяволом, поди узнай. Постепенно донна Джулия успокоилась. Она прекрасная перчаточница. Но что вы скажете об Эрнесто и Лючиелле? Неужели они забыли мать? Думаю, нет.

— А как считает сама донна Джулия?

— Она говорит, что они вернутся к ней, дети всегда остаются детьми.

Пока же она нянчится с мертвецами, размышлял я. Зачем? Мне хочется уйти с улицы Фонтанелле, которая словно сдирает с меня кожу и обнажает мой остов. Дон Армандо, я выполняю свой долг перед перчаточницей, приветствую вас и желаю всего хорошего. Вдруг мне почудилось, что одеяло на постели заметно зашевелилось, когда я расстался с пятью тысячами лир. Души чистилища, а не трюк ли, не розыгрыш ли все это? Но старые сырые и грязные стены, мусор, подгоняемый ветром, свинцовые лоскутья неба между крышами домов осуждают мое минутное подозрение. Нет, нет. Подходит автобус, он здесь кажется громоздким и неуместным, как страшная весть из другого далекого мира.

Отсюда берет свое начало Неаполь, здесь, должно быть, находились ворота, которые остались только на фронтисписе старинной неаполитанской книги, вроде «Cunto de li cunti», [81] «Сказки сказок» (неаполитан. диал.) . написанной Джамбаттистой Базиле во времена испанского владычества, когда Неаполь одинаково весело переносил милость и гнев победителей, принимал и отвергал иберийских вице-королей и капитанов. Не обращайте внимания на нынешних плакальщиков, которые мрачно утверждают, что якобы город умер и погребен, а также не придавайте значения тем, кто кричит «ура!», объявляя город самым счастливым и радостным местом на земле. Неаполь — земля наивных детских сказок и страшных легенд, тут перемешаны сладость и горечь, ласка матери и побои отчима, а ведь в любой сказке, доброй или злой, всегда присутствуют и людоеды, и прекрасные феи.

Вот чистая, богатая и многолюдная улица Милле, похожая на улицу Тритоне в Риме и на Сан-Бабила в Милане; я сворачиваю на лестницу Бранкаччо и, словно уйдя за кулисы театра, постепенно растворяюсь в тишине старого пригорода. Тут — ни души. Ветер гонит передо мной сухие листья, и я иду вслед за ними. На одной стороне улицы — безликие дома, на другой — ненужный парапет, подойдя к которому, я могу заглянуть вниз и мысленно повторить каждый свой шаг во время подъема сюда. Неаполь — город крутых лестниц, мостов, туннелей, это город воспоминаний; если бы я рисовал символическую картину города, то изобразил бы на ней горбуна, похожего на Риголетто.

Так я добираюсь до третьего лестничного марша и натыкаюсь на нищего. Ему, вероятно, под пятьдесят, лицо желтое и морщинистое, как корка выжатого лимона; что-то в нем поражает меня, заставляет остановиться и всмотреться в его черты; наконец дрожащим голосом я шепчу:

— Луиджино… Ты Луиджино Кашелло? Да или нет?

Следует двусмысленный ответ: нищий ехидно дергает плечами и ангельски улыбается. Через минуту мне уже ясно, что у этого несчастного мозги давно набекрень, а вправить ему их некому. Он попал в беду, но, как видно, не страдает от этого, тихо и безмолвно бродит он здесь на пустыре, расстилает возле себя платок с жалкими монетами, чтобы привлечь к себе внимание.

А пока развлекается игрой в стр у ммоло. Знаете ли вы, что такое неаполитанское струммоло? Это самый грубый вид волчка, какой только существует на свете. Его делают из твердой древесины, у него грозное стальное жало, похожее на короткое острое оружие, волчок обвязывают бечевкой и, держа его за верхушку, с силой кидают, тут требуется особая сноровка. Этот умирающий с голода нищий, несомненно, виртуоз и профессор по неаполитанскому волчку. Он заставляет волчок вращаться, даже не опуская его на землю, ловко дергает веревку за короткий оставшийся конец, мгновенно подставляет свою ладонь и ловит его. Вероятно, этим бесполезным и трудным занятием он зарабатывает себе на хлеб, как некоторые мнимые слепцы или бродяги с гитарой или обезьянкой; мне же почему-то кажется, что он забыл о главной причине своего пребывания здесь, а занимается волчком просто ради собственного удовольствия. Да, это Луиджино Кашелло, я снимаю наслоения лет с его постаревшего лица; как терпеливый и искусный реставратор чистит старое недорогое полотно и открывает картину Джотто, так я восстанавливаю дорогие черты моего лучшего друга детства, которым наградила меня судьба: он был сыном нашего швейцара, и пока я жил в районе Сант-Агостино-дельи-Скальци, нас было не разлить водой.