Ричард Мейсон - Тонущие

Когда Сильви покинула нас, на смену ей явился Эрик-отец: он пожал руки — сначала сыну, потом мне — с величавым достоинством. Это был крупный полный мужчина, с огромными руками и очень сильной хваткой: мою ладонь он сжал, словно тисками. Эрик стоял рядом, и я заметил, что, хотя мой друг похож на отца, материнские гены смягчили его черты, а старику большой нос и массивный подбородок придавали вид жутковатой карикатуры. Отец Эрика казался дружелюбным великаном, он молча сидел на протяжении всего обеда, то и дело одаривая меня гостеприимной улыбкой.

Однако, когда мы отправились наверх нить кофе, он отвел меня в сторону.

— Я хотел бы поблагодарить вас за то, что вы сделали для моей семьи, — произнес он низким, хриплым голосом. — Эрик очень хорошо отзывается о вас, и все, с кем вы встречались в Праге, тоже. — Он говорил по-английски с сильным акцентом.

— Я невероятно рад, что сумел помочь, — сказал я. — Это честь для меня.

— Вам понравились картины?

— Очень!

— Жаль, что мы не смогли оставить часть у себя. Но на что мне картины? В них нет никакого проку! — Он улыбнулся и покачал головой, и я, честно пытаясь не полюбить его, улыбнулся ему в ответ.

Не знаю, почему даже пустяки, подробности вежливых разговоров, которые велись в те дни, кажутся мне достойными упоминания. Полагаю, я прячусь за ними, чтобы оттянуть рассказ о том, что натворил. Мне стыдно, потому я задерживаюсь мыслями на семействе Вожирар, на той легкости и доброжелательности, с какой они приняли меня в своем доме и жизни. Мне, замышлявшему причинить вред их сыну, они были сердечно рады, и я пользовался их гостеприимством, подобно Иуде на Тайной вечере, двулично, коварно, вероломно. Они приветили меня, потому что я был другом их сына, этого им было достаточно, чтобы отнестись ко мне как к члену семьи.

Получить свой приз мне было нетрудно, говорю это без какого-либо тщеславия. Вечером второго дня у Вожираров я решил перейти к делу: их доброта пугала меня, и я не был уверен, что смогу долго ее выносить. Я был достаточно мудр, чтобы понимать: у предательства есть пределы, — и боялся их нащупать. Так что во время второго обеда, столь же длительного и вкусного, как первый, я мало пил и наблюдал за происходящим, дожидаясь удобного случая.

Он представился, когда мы разделались с последним блюдом, и Эрик, извинившись, встал из-за стола, намереваясь вскоре отойти ко сну. Я, почувствовав, что мой час настал, тоже попросил прощения у его родных, улыбнулся им, пожелал спокойной ночи, и мы вдвоем покинули комнату.

Поднялись по узкой крутой лестнице в многозначительной и мрачной, как мне казалось, тишине. На площадке перед своей спальней, на верхнем этаже дома, Эрик пожелал мне спокойной ночи и повернулся, чтобы открыть дверь.

— Спокойной ночи, — ответил я.

Возникла неловкая пауза, и я заставил себя нырнуть в омут с головой. Думая о глазах Эллы, о нежной впадинке под ее ключицей, я растянул губы в улыбку. И, следя за тем, чтобы она не покидала моего лица, произнес:

— Я не слишком устал.

Мой друг удивленно обернулся.

Я не видел его — смотрел сквозь.

— Загляни ко мне, посиди немного, — предложил я, торопливо входя в свою комнату.

Эрик последовал за мной. Я отхлебнул воды из стакана, стоявшего на ночном столике: во рту пересохло. Подняв глаза, я увидел Эрика в проеме двери — колеблющегося, неуверенного.

— Как чудесно, что ты приехал, — сказал он севшим от волнения голосом.

— Здесь так хорошо.

— Ты очень понравился моей семье.

— Они мне тоже нравятся.

— Ты кого угодно очаруешь, Джеймс. — Он немного осмелел, подошел ближе и сел в изножье кровати; я стоял рядом с ним, испытывая крайнюю неловкость. — Нам всем легко с тобой, — произнес он, и я знал, что это правда: те признаки напряженности в отношениях Эрика с матерью, свидетелем которых я стал в Праге, исчезли, семья сплотилась, чтобы показать себя гостю с наилучшей стороны.

Медленно, стараясь унять дрожь, я присел на постель рядом с ним. Наши колени как будто случайно соприкоснулись — Эрик замер, и я заставил себя не отстраниться. В звенящей тишине спальни голова моя гудела, она была полна звуков, мешавших думать: помимо быстрого, тяжелого биения пульса, я слышал голос Эллы, спокойный, ровный, повторявший, что она не может любить человека, который боится своих чувств.

— Ты для меня загадка, Джеймс, — сказал Эрик.

Я опустил глаза, не уверенный, сумею ли подобрать правильные слова.

— Мне никак не удается понять, что у тебя на уме, чего ты хочешь. Ты так переменился с тех пор, как мы уехали от Эллы. Что там произошло?