Михаил Веллер - Бомж

А мелочь ведь не сыплют: самое малое полтиннички складывают аккуратно и опускают в карман достойно, словно это урна для голосования. А обычно стольнички подают. Для гордости иногда и пятисотки вкладывают.

А Пророк им руководящие указания дает и прогнозы открывает, и в композиции двух людей при этом возникает зависимость: один делает одолжение, а второй принимает и благодарит.

«С бабами поостерегись. Скоро неприятности с женой будут», — говорит он.

«За услуги до 1 Мая не бери. Стукануть на тебя хотят, сгореть можно, откупаться дорого встанет», — говорит он.

«Расширяй бизнес спокойно. Тебе сейчас катит», — говорит он.

«Человеку в зеленом костюме делай все, что скажет. У него глаза черные, и власть над тобой большая», — говорит он. И говорит негромко, по-деловому, без пауз, с абсолютным знанием всего: будто для разведчика нет тайн, а докладывает секрет кратко лишь столько, сколько сейчас спросили. Безумный орел зрит из выси за горизонты времени и раздает целеуказания. Вот как-то так. Его серьезно слушают.

Есть мнение, что к нему прислушиваются наверху. Или — Наверху?.. Потому себе спокойней его слова учитывать. По крайней мере иметь в виду.

Продавай срочно машину — угонят, и не найдешь. Вложи деньги в землю за восточной дорогой — там строить будут, вздорожает всемеро. К врачу иди срочно, да не к нашим беднягам — в Швейцарию езжай, на полное обследование, опоздаешь — через год похоронят. И ведь шесть раз звездит — седьмой попадет!.. а этого достаточно, чтоб мороз по спине.

…На подходе к горкому, в смысле гордуме, я встретил Синяка, и мы честно бросили на морского, кому идти. Тот отстегнет немножко другому. И Синяк отвалил. Ему жить от силы полгода осталось, зря под ногами путается.

Я чуял, что Пророк сегодня с утра там. Его всегда чуешь, как хочешь — так и объясняй это.

Он стоял в своем серо-буром двубортном пальто, распахнутом, как на памятнике, и с ним здоровались коротко стриженые мужчины в тончайших кашемировых мантелях. Нищий на паперти и полководец на параде: двойной человек.

В десять череда отцов города от парковки к подъезду иссякла, и Пророк направился ко мне.

— Ждешь, Пирамида? — он всех помнит. — На хлеб дам и на опохмел дам, больше не дам. — Вынул из кармана стольник, чистый, даже не сложенный пополам, и подал двумя пальцами — отстраненно, но не обидно. Не ровня я ему.

— Зиму переживешь, но легкие береги. Старая любовь тебя помнит.

Что его понесло? Я не просил. Он редко вообще говорит кому попадя. За бесплатно и чужому. Мне лично впервые.

И пошел он прочь — голова откинута, пальто развевается, седая грива нимбом; кто ни есть, а красиво состарился человек. Значит, за что-то дано ему это было.

Бедняк всегда чужие деньги считает, а богач еще и пересчитывает. У нас с ребятами выходило, что Пророк имеет с Думы тысяч десять в месяц. Так ему еще иногда и на улице некоторые подают. Есть такая примета, что его встретить — к добру, а подать — к следующей встрече. Он бы мог виски пить и на лексусе ездить, а раз в неделю играть в маскарад, такие люди бывают. А он куда свои деньги девает — тайна. Говорят, что жертвует на тот дом хроников, из которого свалил. Еще говорят, что на детдом. Или на больных сирот. Говорят и то, что на дешевых киллеров — особо злостных городских чиновников убрать. Хрен их знает, этих пороков, на что они способны. Если не знаешь — на все они способны.

Разменял мне Синяк стольник, двадцатку ему, а я купил в маленькой аптеке на Петровской флакон «Гвоздики», еще полчерного и у заднего хода овощного взял хорошую луковку. Сорок пять грамм выпил за Пророка, а еще сорок — за свое здоровье. Я люблю пить с тостами.

Алену вот встретил в старых гаражах у Промзоны.

— Ну что, дать тебе? Сто грамм за палку!

Ее верблюд в голодный год за пуд колючки не станет.

— Вон иди выломай из забора, будет тебе палка.

— И у тебя маятник не заводится, алкаш.

Вместе дождик переждали. Она себе где-то пальтишко нарыла почти новое. Было бы по фигуре, если б у нее вместо тумбочки была фигура. Старый боевой знакомый. Зубов пять во рту, лохмы серые. А смотрит как женщина, и говорит как женщина, и делается от этого просто непереносимо. Она тоже человек. Как и все мы. Но только ее видеть лучше не надо. И помнить не надо. Как, впрочем, и всех нас.

Алена помойщица наследственная. Отца не знала, мать пила и водила ханыг. Девочке наливали, потом трахнули, с тринадцати лет по рукам да по берлогам. Родила дочь, оставила в роддоме, а в следующий раз ей сожитель стал делать аборт вязальной спицей, чуть не сдохла от кровотечения, больше детей не было.