Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной

— Я скоро приду опять, — сказала я. — С Томми, если ты его помнишь. И мы принесем столько рыбы, сколько захочешь.

Он понял. И самое удивительное — он меня утешал. Как будто пел неслышную песню, что-то вроде колыбельной, и песня это проникала в меня и ставила все на свои места. Оказывается, он умеет вытирать слезы в душе, умеет утешать, как никто другой, — и только потому, что он тот, кто он есть. Водяной.

Спросил, не может ли он мне помочь. Если бы я уплыла с ним в море, там бы он сделал все, чтобы мне помочь, но это же невозможно, он это понимает, мы обречены жить на суше, в своем мире, совершенно не похожем на его подводный мир. А почему со мной нет моего друга? С ним ничего не случилось? Может быть, он попал к его мучителям? И теперь уже я его успокаивала — нет-нет, не волнуйся, с Томми все в порядке, мы не забыли наше обещание помочь ему вернуться в море.

Он скорчил гримасу, и я тут же поняла: это улыбка. Скоро, сказал он, скоро я буду готов.

Жаберные крышки слегка шевелились, как два мягких, колеблющихся в воде клапана. Жуткая рана на щеке почти исчезла. Его лечит вода, сообразила я. Потому что и другие раны тоже либо совсем зажили, либо были на пути к заживлению.

И тут произошло нечто невообразимое — он показал мне, на что способен. С невероятной быстротой и ловкостью перевернулся в воде. Сделал самый настоящий кульбит и посмотрел на меня своими фосфоресцирующими глазами. Во взгляде его опять мелькнула улыбка.

Теперь видишь? — спросил он. Теперь ты видишь, что мне лучше? Скоро буду готов…

Там, снаружи, постепенно темнело осеннее небо. Я думала о матери и братишке… может случиться то, чего я больше всего боялась всю свою жизнь. Нас разлучат. И водяной понимал мои мысли… нет, он, конечно, не понимал, о чем я горюю, но прекрасно понимал, что я огорчена и испугана. Все будет хорошо, прошептал он. Не горюй, все будет хорошо.

Словно он знал больше, чем я. Словно он умел заглядывать в будущее.

Среди ночи я проснулась от телефонного звонка и не сразу сообразила, где нахожусь, — так резок был переход от сна к реальности. Рядом со мной на боку спал братик, он держал меня за руку и почти неслышно похрапывал. Как всегда, стянул на себя все одеяло.

Я вскочила. За окном черным-черно. Оказывается, я даже не разделась — прилегла рядом с ним и провалилась в сон.

Телефон на первом этаже продолжал звонить — громко, упрямо, требовательно.

Я пробежала мимо родительской спальни. Дверь открыта, там никого нет. Двери гардероба тоже распахнуты настежь, точно обитатели покинули эту комнату в припадке необъяснимой паники.

Телефон звонил и звонил как сумасшедший уже, наверное, минут пять. Я включила свет в прихожей. Аппарат «Кобра» стоял на столике в прихожей под треснувшим зеркалом. Спросонья мне даже показалось, что он приплясывает, как в мультике. Я взяла трубку и услышала голос профессора:

— Нелла, это ты?

— Да…

— Ты должна срочно приехать. У меня пожар. Возьми что-нибудь из одежды. Я стою голый во дворе, а тут минус два.

— Ты цел?

— Одет не по погоде… Если бы подойти поближе к дому, согрелся бы, но не решаюсь — горит, как спичка.

— Откуда звонишь?

— В гараже есть телефон, но думаю, и он скоро отключится. Проводка сгорит.

Я взлетела на второй этаж и сгребла кое-что из отцовской одежды. Судя по всему, уехал он налегке — зимняя куртка и сапоги были на месте. Братик так и похрапывал в своей постели. Интересно, знает ли он, где мать? Рассказала ли она ему о своих планах?

Но надо было торопиться. Профессор говорил совершенно спокойно, будто у него в худшем случае горел сарай во дворе, но это, скорее всего, шок. Я сунула одежду в пластиковый мешок и помчалась за велосипедом.

Зарево пожара было видно издалека, за километр, наверное. Запах гари нарастал с каждой минутой. Было очень холодно. Лужи покрылись льдом, и я чуть не упала на повороте к дому. Окна освещены изнутри колеблющимся светом, языки пламени мечутся по полу как живые, будто танцуют. Где-то очень далеко слышны пожарные сирены.

Чем ближе к дому, тем невыносимее становился жар. И рев огня… никогда не слышала ничего похожего. Ни на долю секунды не прерывающийся рев, словно работает какая-то адская огненная машина. То и дело слышались жуткое потрескивание и похожие на выстрелы хлопки лопающейся черепицы.

Профессор сидел метрах в тридцати от горящего дома. Он и вправду был почти голый, если не считать кальсон и накинутого на плечи шарфа. На ногах — неизвестно откуда взявшиеся деревянные сабо. На перемазанном сажей лице застыло выражение бесконечного страдания. Он даже не заметил, как я подъехала, пока я не встала прямо перед ним и не протянула пакет с одеждой.