Карл-Йоганн Вальгрен - Водяной

Роберт снял очки, медленно, очень медленно сложил их и стоял не двигаясь.

— Давай их сюда.

Он с собачьей покорностью пошел к отцу. Сейчас заплачет, подумала я. Я понимала — сейчас он заплачет. По тому, как он шел, как поднес тыльную сторону ладони к углу глаза… и я, словно у меня были телепатические способности, постаралась передать ему свои мысли. Внушить, чтобы он сдержался, чтобы не заплакал, потому что тогда этот психопат взбесится еще хуже. Ну, не плачь же, Роберт, не плачь, держись, думала я изо всех сил.

— Давай их сюда, — повторил отец.

Он протянул очки отцу, тот взял их, покачал с отвращением на ладони, словно это были не очки, а какая-нибудь дохлая мышь, и опустил в нагрудный карман рубашки:

— Отлично, пока пусть побудут у меня. А теперь геть отсюда, малышня. Мне надо поговорить с Леффе по делу. А ты, Марика, сделай одолжение, постирай мои шмотки… я не успел. Они в рюкзаке.

Папа со своим сокамерником вернулись поздно ночью, около полуночи. А уехали — еще девяти не было. Даже мама не знала, чем они занимались, да ее и не интересовало особо — обрадовалась, что отец вернулся, и теперь пила с ним наперегонки, если судить по ее пьяному смеху. И курила свои отвратительные ароматизированные сигареты, их запах проникал даже на второй этаж. Но пока все было ничего. Это не тот случай, когда они начинают все громить, — у меня на такие дела прямо радар какой-то.

Я никак не могла уснуть, и Роберт тоже. Он то и дело тихонько стучал в стенку: проверял, сплю ли я. Я не отвечала, хотя подмывало ответить. Пусть спит. Он переживает из-за очков: без них он вообще ничего не видит. Абсолютно беспомощен.

Вдруг я подумала: как же так? Я не могла вспомнить, что я делала всего неделю назад! Что-что… ясное дело что. Ходила в школу. Еще не знала, что задумал Герард, не знала, что отец возвращается. Учила уроки, смотрела телевизор. Волновалась за братишку, прикидывала, что буду делать, если у мамы опять начнется… период. Но детали вспомнить не могла, словно это была не моя жизнь, а чья-то чужая.

И едва закрывала глаза, сразу возникала картинка: огромное связанное животное в деревянном сундуке, шприцы и пятна крови на полу. Раны на чешуе, разорванная щека, через которую видны зубы и язык. Кое-что запомнилось, будто снятое крупным планом со вспышкой; наверное, память умеет тайно увеличивать необычные подробности, чтобы лучше их сохранить. А есть и слуховая память: булькающее шипение в жабрах, тяжелое дыхание, лопающиеся воздушные пузырьки. И глаза… он смотрел на меня всего одну-две секунды, и мне сразу стало не по себе. Это не человек, конечно, но и не животное. Хотя человек — тоже животное, но как бы… не совсем. И он тоже — не совсем животное. Не знаю как, но я поняла, о чем он думает. Он спрашивал себя — как я сюда попал? Что я здесь делаю? Кто такие эти существа и почему они меня мучают?

Я поставила будильник на три часа, но проснулась еще до звонка. В квартире было тихо, вообще ни звука, кроме шелеста дождя на крыше. Тихо оделась и проскользнула по лестнице вниз.

Дверь в гостиную была полуоткрыта. Отец спал на диване, Лейф — на полу, подложил под голову сложенную куртку. Воняло табаком, немытыми ногами и чуть-чуть мамиными духами. Они выглядели моложе во сне. Лица разгладились, как у двух больших детей. Из нагрудного кармана отцовской рубашки торчали Робертовы очки. Собственно, надо было бы вытащить их оттуда и отнести Роберту, утром отец вряд ли вспомнит, а если и вспомнит, ему уже не будет до этого никакого дела. Но он, как мне показалось, спал некрепко, и я не хотела ставить под удар все предприятие.

Натянула куртку и вышла на улицу. Тихо прикрыла за собой дверь. На руле велика так и висела моя сумка. В боковом кармане отмычки, ими накануне снабдил меня Ласло, — настоящие слесарные отмычки. Я наплела ему, что потеряла ключ от своего шкафа в школе. Он, по-моему, не поверил. Во всяком случае, вид у него был такой, что не поверил. Ну и ладно… если ни одна отмычка не сработает, сказал он, значит, сам замок не в порядке.

В садах доживали своё последние летние запахи. Яблоки все еще висели на ветках, но скоро и им конец. Попадают на землю, и их сгребут вместе с сухими листьями.

Я ехала по усыпанному гравием проселку в гавань. Дождь прекратился. На горизонте туманный купол багрового света — зарево городских огней Фалькенберга. С шестой магистрали доносился непрекращающийся вой фур. А в другой стороне, по направлению к Гломмену, где по обе стороны дороги раскиданы хутора, луга и зверофермы, мир был намного тише и темнее.