Михаил Чулаки - Большой футбол Господень

Насмотрелось Оно на любови: бабочки и пчелы переносят пыльцу с цветка на цветок, глухари токуют, забыв даже про страх смерти, люди бросаются в бесчисленные безумства по мере своей фантазии.

Всё это разнообразие поступков совершается по гениальному замыслу, с помощью которого Оно заставляет живые существа множиться, забывая себя ныне сущего ради ещё неродившегося потомства. Поистинне, в какие-то моменты возлюбленного ближнего своего обезумевшие от любовной страсти олени и человеки любят больше самих себя.

Но глядя на безотказное действие Своего же изобретения, Оно иногда задумывается о Собственном неизменном состоянии:

Оно – едино и неделимо, но следовательно – и одиноко. И не знает тех безумных припадков счастья, которые доступны не то что последнему бродяге, но и влюбленной трижды в год бездомной кошке.

Назвать ли такую задумчивость завистью? Смешно, конечно, чтобы всесильное Божество завидовало Собственным слабым творениям. И все-таки, все-таки… Ничтожным тварям дано это счастье, а Ему – нет. То есть, Оно-то и дало ничтожным тварям мимолетные мгновения счастья – но то, что позволено тварям, непозволительно Ему, Всевышнему. Кем не позволено? Никто не может и не смеет что-то запретить Ему, на то Оно и Всевышнее. Но «непозволительно» и «не позволено» – понятия разные. Животное счастье Ему именно непозволительно. Влюбленных богов, попадающих в смешные и жалкие положения, нужно оставить в древнегреческих мифах. Опустившись до влюбленности, Оно сравнялось бы со Своими творениями. И все-таки любопытно бы – испытать. Видеть Ему приходится слишком многое, чтобы не сказать – подглядывать, да только это – совсем другое. Оно бы и радо – отвернуться в определенные моменты, но лишено Оно головы, которую можно повернуть, и глаз, которые можно закрыть. Оно вынуждено видеть и видеть бесчисленные соития, слышать любовные стоны. Множество раз Оно презрительно и насмешливо улыбалось, невольно видя любовный обморок очередной пары, но и насмешки надоели. Потому и не могла когда-то не промелькнуть зависть – просто по контрасту с презрением.

Никак нельзя сказать, что вот преподнесенный Виталиком очередной букет (могильное происхождение которого Оно вынуждено знать) явился той самой последней каплей. Просто, Оно взглянуло с невольным вздохом: вот и Клава с Виталиком туда же. Прапорщику можно, а Ему со всем Его всемогуществом – нельзя.

Денис, приходя с нарядным папой и просветленной мамой в храм, слушая распевные слова златоустого отца Леонтия да и всех окружающих богомольцев, задумывался, будучи мальчиком пытливым, почему же добрый и всесильный Бог создал такой злой мир?! Почему даже мама удерживается от скандалов только здесь в храме, а выйдя за церковную ограду, только что наделив посильным подаянием нищих, осененная их благодарностями: «Храни тебя Господь!», словно бы вдыхает вместе с бензиновым воздухом (взамен благостного, ладанного) злость и раздражение, переполняющие город? И в шаге за линией, где кончается Божественная экстерриториальность, Господь уже не хранит от греха гневливости.

А ведь мама Дениса в душе-то хорошая, просто показывается плохой стороной, особенно отцу. А сколько таких, кто плох насквозь – изнутри и снаружи! В собственной школе, в собственном классе.

С одним из частных воплощений общего мирового зла Денис столкнулся довольно рано.

Денис – мальчик домашний, он боится двора, боится хулиганов. В двенадцать лет с ним был страшный и незабываемый случай: его прижали в закоулке школьного двора, стали вытряхивать карманы. Происшествие вообще-то довольно обычное, но именно с ним такого прежде не случалось. Известный всей школе хулиган и второгодник Петренко по прозвищу Буйвол вынул нож и пощекотал Денису под подбородком. В таком крайнем действии не было абсолютно никакой необходимости, потому что Денис не сопротивлялся и не кричал, он желал в тот момент одного: чтобы группа школьных товарищей поскорей забрала всё, что её интересует, и отпустила бы его в класс – где светло, где защитит учитель! Но Буйволу мало было забрать мелкую добычу, ему почему-то захотелось покуражиться, выпустить на свет безжалостную сталь. Дениса пронзил жуткий страх, пронзил всё существо подобно электрическому удару.

Это нужно почувствовать: холодный стальной несгибаемый нож у своего такого мягкого беззащитного горла! Маленькое движение стали вперед – и конец. От страха Денис на какой-то миг вообще ослеп, оглох, отключился – выпал из сознания. И с тех пор у него начались странные припадки: во время сильного волнения – не обязательно страха, часто даже наоборот от радостного волнения – он на какое-то время словно бы совсем забывает себя, хотя и не падает при этом в судорогах, как настоящие эпилептики. Потом, очухавшись, чувствует жар в щеках и потеет. Сколько времени длятся его малые припадки – сам он не знает, а со стороны видно, что они продолжаются полминуты или минуту не больше. В этих припадках он находит даже странное удовольствие: словно бы нырнул куда-то в глубину – и вынырнул. И потом долго ходит с покрасневшим горящим лицом, а по подмышкам льется пот.