Курт Воннегут - Вербное воскресенье

ИНТЕРВЬЮЕР: Какие впечатления для человека, который хочет стать писателем!

ВОННЕГУТ: Это был поразительный опыт, непередаваемый. И момент истины, ведь американцы — гражданские и солдаты на линии фронта — не знали, что американские бомбардировщики принимают участие в ковровых бомбардировках. Это держалось в секрете почти до самого конца войны. И Дрезден был сожжен лишь потому, что перед этим они спалили все остальное. Вроде как: «Ну, чем сегодня займемся?» Баки заправлены, Германия пока не сдалась, и машина для сжигания городов продолжала работать. И остальным не нужно было знать, что мы сжигаем города — расплавляем горшки и испепеляем детские коляски. Была еще эта чушь с норденовским прицелом. Видели, наверное, кинохронику с бомбардировщиком, который охраняют два военных полицейских с «кольтами» в руках. Все это ложь и чушь. Черт, да они просто летали над городами, сотни самолетов, и сбрасывали вниз все, что только можно. Когда я после войны поступал в Чикагский университет, на собеседовании мне попался летчик, который бомбил Дрезден. Добравшись до этой части моей биографии, он сказал: «Нам это очень не нравилось». Его слова врезались в мою память.

ИНТЕРВЬЮЕР: Еще говорят: «Мы всего лишь исполняли приказ».

ВОННЕГУТ: Он оказался человечнее. Мне кажется, он считал, что бомбардировки необходимы, и, может даже, он был прав. Потом мы узнали еще одну вещь — как быстро можно отстроить город. Инженеры говорили, что на восстановление Германии уйдет 500 лет. На самом деле понадобилось всего 18 недель.

ИНТЕРВЬЮЕР: Вы сразу решили описать увиденное вами в Дрездене?

ВОННЕГУТ: Я не имел ни малейшего представления о масштабах разрушений. Что точно так же выглядели Бремен, Гамбург, Ковентри… Я никогда не был в Ковентри, мне не с чем было сравнивать, разве что с кадрами из кинофильмов. Вернувшись домой (а я начал писать, еще работая в корнеллской «Сан», правда, университетской газетой мое писательство и ограничивалось), я подумывал о том, чтобы написать о своей военной эпопее. Сбегал в редакцию газеты «Индианаполис ньюс» и посмотрел, что они писали про Дрезден. Нашел заметку в полпальца длиной, где говорилось, что Дрезден бомбили и было потеряно два самолета. Ну что ж, решил я, видимо, это событие на фоне Второй мировой войны было не таким уж заметным. Вот остальным есть о чем писать. Помню, как я завидовал Энди Руни, который тогда как раз стал знаменитым; я не знал его, но, кажется, он первый, кто опубликовал послевоенный рассказ про войну, озаглавленный «Хвостовой стрелок». Черт, у меня-то таких классных приключений не было. Однако всякий раз, когда в разговоре с каким-нибудь европейцем речь заходила о войне и я упоминал, что был тогда в Дрездене, тот человек изумлялся и просил рассказать поподробнее. Потом вышла книга Дэвида Ирвинга о Дрездене, в ней говорилось, что это было самое большое кровопролитие в истории Европы. Господи, воскликнул я, значит, я все же что-то видел! Нужно написать свою собственную историю о войне — не важно, интересную или нет, и посмотреть, что получится. Я немного описал этот процесс в начале «Бойни номер пять»; вначале я представлял себе все в виде фильма с участием Джона Уэйна и Фрэнка Синатры. Но потом девушка по имени Мэри О’Хейр, жена моего друга, который был вместе со мной в те дни, сказала:

— Вы же были тогда совсем детьми. Будет нечестно делать вид, будто вы были взрослыми, как Уэйн и Синатра, нечестно перед будущими поколениями, потому что вы приукрашиваете войну.

Мне ее слова сильно помогли.

ИНТЕРВЬЮЕР: Да, они полностью меняют…

ВОННЕГУТ: Она позволила мне писать про юнцов, которыми мы тогда действительно были: 17, 18, 19, 20, 21. У нас были детские лица, я не помню, чтобы я в плену часто брился. Просто потому, что не было необходимости.

ИНТЕРВЬЮЕР: Еще вопрос: вы все еще думаете о бомбардировке Дрездена?

ВОННЕГУТ: Я написал об этом книгу, «Бойня номер пять». Ее продолжают издавать, и мне время от времени приходится как бизнесмену заниматься продажами и тому подобным. Марсель Офюльс попросил меня принять участие в съемках его фильма «Памяти справедливости». Он хотел, чтобы я рассказал о Дрездене как о военном преступлении. Я посоветовал ему поговорить с моим другом Бернардом В. О’Хейром, мужем Мэри. Он так и сделал. О’Хейр был, как и я, батальонным разведчиком и тоже попал в плен. Сейчас он стал юристом и живет в Пенсильвании.

ИНТЕРВЬЮЕР: А сами почему не захотели?

ВОННЕГУТ: У меня немецкая фамилия. Мне не хотелось спорить с людьми, которые считали, что Дрезден нужно было ввергнуть в преисподнюю. А я ведь всего лишь написал в своей книге, что Дрезден, как ни крути, был ввергнут в преисподнюю.