Ольга Лукас - Бульон терзаний

– Если ты настоящий художник, – вольно процитировал Стакана Владимир, – ты не должен упускать любую возможность порисовать. В крайнем случае – бесплатно.

– У них слишком много крайних случаев. Практически все случаи – крайние. А кушать тоже надо.

Постепенно перешли к делу.

– Понимаю, что дурацкий вопрос, но, кроме тебя, мне и спросить не у кого, – начал Владимир. – Так получилось, что нам нужен оператор с видеокамерой, который снимет наш спектакль. Деньги есть! Деньги выписаны. Вряд ли, конечно, у вас кто-то свободен. Или как?

– Да, у нас все заняты, конец года. Это когда?

– Следующая пятница. Вечер, где-то так.

– А… Знаешь, есть один фрилансер. Со своим оборудованием. Мы его зовем, если все наши камеры заняты. Вообще, он все снимает. Свадьбы, похороны, чрезвычайные ситуации. Снимет и вашу самодеятельность. Какой бюджет?

– Ой. Я забыл это уточнить. Я сегодня… – Владимир посмотрел на часы, представил, как поднимает с постели Нину, измученную подготовкой к корпоративному спектаклю, – завтра, давай я тебе завтра скажу?

– Отлично. Он во вторник к нам как раз зайдет, я бы поговорила.

– Вообще как – стоит надеяться?

– Ничего не гарантирую, но шансы есть. Конец года, всем деньги нужны.

Через два дня Аня, как и обещала, поговорила с видеооператором-фрилансером. И тот согласился «пработать корпоратив».

В день премьеры выпал снег. Он укрыл от посторонних взглядов все, что не успели достроить, убрать, подправить новые владельцы «Арт-Табурета». Красное кирпичное здание, одиноко стоящее в снегах, больше походило на декорацию.

Владимир приехал раньше всех: проснулся слишком рано, притом что ночью долго не мог заснуть, а, когда заснул, увидел странный сумбурный сон. Он один стоял на сцене, мебельная труппа сидела в зале. Артисты, предпринимавшие попытки подняться к режиссеру, мгновенно превращались в огромных тряпичных кукол. Потом стали появляться зрители, и Владимир был вынужден рассаживать кукол на сцене, перемещать их с места на место и озвучивать. К счастью, публика в зале сидела к сцене вполоборота, все пили шампанское и хвастались бриллиантами и ничего не замечали. И Елены среди кукол не было: она позвонила и предупредила, что опоздает. И это было даже хорошо, потому что куклы, скорее всего, уже не превратятся обратно в людей. Кое-как спектакль удалось доиграть, но в финале Владимир запнулся о куклу Чацкого, упал и понял, что все пропало. Его карьера рухнула. Он проснулся. Сердце колотилось, как после хорошей тренировки. Он все еще сжимал в руках тряпичную куклу, которая оказалась его собственной, хорошо знакомой подушкой.

По дороге к «Арт-Табурету» режиссер уже наяву, а не во сне представлял всевозможные проблемы и готовился к позору вселенского масштаба. И позор этот будет записан на видеокамеру, в назидание актерам-неудачникам, вообразившим себя режиссерами любительских спектаклей.

У входа в «Арт-Табурет», на свободных стенах и даже на некоторых стеклянных «аквариумах» висели афиши. В центре – Лариса, по краям – остальные княжны. К заголовку «Возвращение Чацкого» хотелось приписать «в город невест». На большом зеркале, которого раньше здесь не было, губной помадой было написано непонятное заклинание: «За самопил – печеньки!»

Владимир поднялся на второй этаж. В «гримерках» появились стулья, зеркала и вешалки. На сцене Нина и Федя по списку проверяли реквизит.

– Козел! – выкрикнул Федя, как будто он был ведущим аукциона.

– Здесь козел! – ответила Нина, обернулась и увидела Владимира. – Извините… Мы про коня для Молчалина.

– Я понял, понял. Продолжайте.

– Шпиц – сидит! Халаты – висят! Часы – стоят! – и так далее.

По залу уже бродили самые ответственные «гости бала» и проникались сознанием собственной причастности к большому искусству.

– Правильно, смотрите прогон и потом скажете мне, насколько это омерзительно, – распорядился Владимир.

Осветитель, словно он ночевал в своей будке, уже выставлял свет. Появился Эдуард Петрович в черном кожаном пиджаке, таких же брюках и в черной футболке с крупной белой надписью «I love London». Причем вместо первой буквы «о» в слове London помещалось знаменитое колесо обозрения, а вместо второй – эмблема лондонского метро, красный круг с надписью «underground».