Дафна Дю Морье - Полет Сокола

Несмотря на сильную неприязнь к нему, от его внешности до попытки искупать меня в фонтане, во мне проснулось что-то вроде сочувствия. Каждым словом он усугублял свою и без того незавидную участь.

— В таком случае ты не будешь участвовать в фестивале? — спросил Альдо.

— В фестивале? — отозвался студент. — В этой клоунаде? Вот уж нет! На выходные я отправлюсь домой. Отец закатывает для меня шикарную вечеринку.

— Жаль, — сказал Альдо. — Мы могли бы устроить для тебя неплохое развлечение. Впрочем, нам ничто не мешает предложить его тебе авансом. Федерико!

К нему подошел один из телохранителей. В масках они все были похожи друг на друга, но по гибкой фигуре и светлым волосам я догадался, что это один из субботних дуэлянтов.

— В нашей книге найдется такое, что подошло бы для Стефано?

Федерико взглянул на меня.

— Об этом лучше посоветоваться с Армино, — ответил он. — Ведь он у нас эксперт.

— Федерико — мой переводчик, — объяснил Альдо. — Он отмечает для нас разные фрагменты из немецкой истории. Родился в концентрационном лагере и очень способен к языкам.

Тревога, которую я испытывал с самого появления пойманного студента, возросла еще больше. Я покачал головой.

— Я ничего не запомнил, — сказал я.

Альдо снова повернулся к Федерико. Тот справлялся с бумагами, которые вынул из кармана колета. Мы ждали, пока он молча читал их.

— Паж, — наконец, сказал он. — Для Стефано отлично подойдет эпизод с пажом.

— Ах да, паж, — пробормотал Альдо. — Наказание пажа, который забыл про освещение. Горящие угли на голову тому, кто окунает в фонтан тех, кто ниже его ростом. Достойный венец карьеры хвастуна. Позаботься об этом, хорошо?

Увидев, что к нему приближаются два стражника и Федерико, студент Марелли отшатнулся.

— Нет, послушайте, — сказал он, — если вы собираетесь испробовать на мне один из ваших фокусов, то предупреждаю, что…

Но ему не дали закончить. Стражники схватили его за руки. Федерико, казалось, задумался, поглаживая подбородок.

— Старая жаровня, — сказал он, — которая вместе с другим железом хранится в одной из комнат верхнего этажа. Она подойдет вместо короны. Но, может быть, сначала я прочту ему отрывок из книги? — Он снова вытащил свои бумаги. Это были копии записей, которые в воскресенье я дал Альдо. — «Однажды, — прочел он, — паж забыл зажечь свечи для вечерней трапезы герцога. Стражники герцога схватили несчастного юношу, завернули его в пропитанную горючей смесью ткань, подожгли ему голову, протащили по комнатам герцогского дворца, и он умер в страшных муках». — Он снова засунул бумагу в колет и дал знак стражникам. — За дело, — сказал он.

Студент Марелли, который всего две минуты назад хвастался своим богатством и влиянием, скорчился между стражниками. Его лицо вдруг посерело, и он стал кричать.

Крики не смолкали, пока его выволакивали из комнаты, громким эхом отзывались под сводами галереи, летели над лестницей, ведущей на верхний этаж дворца. Никто не проронил ни слова.

— Альдо, — сказал я, — Альдо…

Брат посмотрел на меня. Крики замерли, и наступила тишина.

— Человек Возрождения не знал сострадания. Чем мы лучше его? — спросил Альдо.

Внезапно меня охватил ужас. Во рту у меня пересохло. Я не мог сглотнуть. Альдо снял маску, остальные тоже. Их молодые лица были устрашающе серьезны.

— Человек Возрождения пытал и убивал, не испытывая при этом угрызений совести, — продолжал Альдо, — но обычно у него была на то причина. Кто-то несправедливо поступил с ним, и он был движим чувством мести. Причина, возможно, сомнительная, но об этом можно поспорить. В наше время люди убивали и пытали для собственного развлечения и ради опыта. Крики, которые ты только что слышал, вызваны единственно трусостью, а не болью, крики же истинного страдания и боли день за днем, месяц за месяцем звучали в Аушвитце и других лагерях военнопленных. Например, в лагере, где родился Серджо. Романо слышал их в горах, когда враг хватал и подвергал пыткам его друзей-партизан. Слышал их Антонио, слышал Роберто. Ты, Бео, тоже мог бы слышать их, если бы тебя бросили. Но тебе повезло, победители тебя пощадили, твоя жизнь не подвергалась опасности.

Я сорвал с себя маску. Я вглядывался в их серьезные, без тени улыбки лица и одновременно прислушивался к звукам с верхнего этажа. Но там было тихо.

— Это далеко не одно и то же, — сказал я. — Ты не можешь подвергать студента пыткам на том основании, что такое случалось в прошлом.