Дафна Дю Морье - Полет Сокола

Мы весь день не касались этой темы. Мы вообще не говорили о том, чем Альдо сейчас занимается. Мы целиком погрузились в прошлое.

— У тебя не назначено никакого свидания? — спросил он.

Я улыбнулся и покачал головой. Какое может быть свидание, раз мы сейчас вместе?

— Хорошо, — сказал он. — Тогда я возьму тебя на обед к Ливии Бутали.

Он подошел к телефону и набрал номер. Воображение мгновенно перенесло меня к нашему старому дому в другом конце виа деи Соньи. Я услышал звуки рояля, снова Шопен, но музыка вдруг оборвалась, и я увидел, как пианистка идет в другой конец комнаты, к телефону, звонка которого она ждала весь день.

Альдо говорил в трубку:

— Мы оба. Скажем, в четверть девятого.

Не дожидаясь дальнейших вопросов, он положил трубку. Я представил себе, как она стоит с трубкой в руке, расстроенная, недоумевающая, затем идет к роялю и выплескивает свои чувства в страстном «Этюде».

— Ты, кажется, говорил, что твоя поверхностная эрудиция включает знание немецкого? — неожиданно спросил Альдо.

— Да, — ответил я. — Наследство коменданта.

Пропустив мимо ушей мой выпад, он подошел к столику за диваном и взял с него тома, которые я накануне днем принес синьоре Бутали из библиотеки.

— В таком случае взгляни на них, пока меня не будет, — сказал он. — Я собирался дать их одному из моих ребят-германистов, но ты даже больше подходишь. — Он бросил книги на стол рядом с моим стулом.

— Думаю, мне надо предупредить тебя, — сказал я, — то, что я прочел, правда довольно бегло, изображает Сокола вовсе не непонятым гением, как ты представил его своей элите, а совсем иначе. Если синьора Бутали действительно собирается отвезти их мужу в Рим, то еще один сердечный приступ ему гарантирован.

— Не беспокойся, — сказал Альдо, — он их не прочтет. Книги она взяла для меня, я ее попросил.

Я пожал плечами. Как председатель художественного совета Руффано, он, видимо, имел на это право.

— Конечно, этот немецкий автор пристрастен, — продолжал Альдо. — Как и все ученые в девятнадцатом веке. Ранние итальянские манускрипты, которые я на прошлой неделе прочел в Риме, освещают некоторые аспекты его жизни под иным углом зрения. — Он открыл дверь и крикнул через холл: — Джакопо! — Тот явился. — Я ухожу на час, — сказал ему Альдо. — Никого не впускай. Мы с Бео обедаем в номере восемь.

— Да, синьор, — сказал Джакопо и добавил: — Днем дважды заходила одна дама. Сказала, кто она. Синьорина Распа.

— Чего она хотела?

Чопорное лицо Джакопо расплылось в улыбке.

— Видимо, синьорина хотела вас, — ответил он.

Я показал на конверт, который все еще лежал на столике в холле.

— Она приходила вчера вечером, — сказал я. — Я стоял недалеко и видел, как она сунула его в щель.

Альдо взял конверт и бросил его мне.

— Прочти, — сказал он. — Тебе она такая же приятельница, как и мне.

Он вышел из дому и захлопнул за собой дверь. Я слышал, как он заводит «альфа-ромео». До герцогского дворца было четыре минуты ходьбы, но он не мог обойтись без машины.

— По-прежнему летчик? — спросил я Джакопо.

— Только летчик, — ответил тот, выразительно подчеркивая каждое слово. — Художественный совет? — Он презрительно щелкнул пальцами, затем налил стакан вермута и широким жестом поставил его передо мной. — Желаю приятно отобедать, — сказал он и вышел.

Не испытывая ни малейших угрызений совести, я раскрыл письмо Карлы Распа. Начиналось оно официальной благодарностью профессору Донати за любезность, с какой он предоставил ей и ее спутнику пропуск на собрание в герцогском дворце. Оно произвело на нее неизгладимое впечатление. Она хотела обсудить с самим докладчиком многие моменты его обращения к студентам. На тот случай, если он вернется до полуночи, она весь вечер будет дома, кроме того, она свободна все воскресенье, на случай, если у него в течение дня выдастся свободный час. Она с удовольствием зашла бы к нему или, наоборот, если у него не запланировано что-нибудь более интересное, почла бы за честь предложить ему перекусить и выпить у нее на квартире в доме номер 5 по виа Сан Микеле. Письмо заканчивалось официальными уверениями в уважении и прочее. Подпись, «Карла Распа», вилась через всю страницу, и ее буквы походили на сплетенные в страстном объятии руки. Я положил письмо в конверт, задаваясь вопросом, ждет ли все еще его автор звонка в дверь, и не без облегчения занялся безрассудствами Сокола.

«Не по летам развитая любвеобильность герцога Клаудио, — читал я, — возмущала наиболее степенных граждан Руффано и оказалась губительной для его собственного физического и душевного здоровья. Его безрассудства и пороки достигли опасного предела и так тревожили старших придворных, что они стали опасаться за саму жизнь своего правителя. Злой гений герцога свел его с компанией бродячих актеров, и в восторге от их распущенности он так к ним привязался, что назначил самых молодых из них на высокие придворные должности».