Николай Тихонов - Роман-газета 1968-24 Тихонов Н. Книга пути

— Вы увидите, он не обманет! Но он просит вперед.

Бомперу ничего не оставалось, как дать деньги. Тогда проводник пошел снова быстрым шагом, и скоро они пришли к одинокому, уединенному домику, который весь утонул в зелени, был темен и тих. Но когда они обошли его, то увидели, что в одном окне виден слабый свет.

Окно было чуть приоткрыто, и если встать, прижавшись к стенке, почти зарывшись в плющ, то можно было заглянуть в комнату и увидеть ее внутренность.

Соблюдая величайшую осторожность, все время указывая на необходимость полного молчания, Шри-гуша подвел Бомпера к окну и, ловко раздвинув плющ, так поместил Бомпера, что он смог видеть, что делается в домике.

Сначала он ничего не мог рассмотреть из-за тусклого света, который распространяла небольшая лампа, стоявшая на высокой подставке. Потом он увидел в комнате у стены пианино, у которого сидел кто-то, небольшого роста, похожий на подростка, в зеленой куртке и в синих штанах. Существо это сидело спиной к окну и перелистывало ноты, лежавшие перед ним.

Потом сидевший ударил по клавишам, и стало ясно, что у этого музыканта своя, особая техника игры. Пианино давно пережило вторую молодость. К тому же оно основательно рассохлось. Чем ожесточеннее, свирепее музыкант вел свою игру, тем фантастичнее отвечало ему пианино. Казалось, странный музыкант боролся с инструментом, желая во что бы то ни стало подчинить его своей воле, но инструмент сопротивлялся как мог. Вихрь тресков и звонов носился по комнате. Иногда музыкант уставал, было слышно, как пианино воет в победной ярости, но потом чудилось, что оно сейчас рассыплется на куски. Струны его издавали такие звуки, каким нет названия на музыкальном языке.

Музыкант делал все усилия сокрушить соперника. Но его деревянный враг, хотя и пел почти погребальную песню, хотел свалить музыканта, обрушивая на него поток грохота и звона, который бил с неистовой силой в уши ошеломленному Бомперу.

Он стоял, утонув в густом плюще, и ему казалось, что он на концерте необычного композитора, который проповедует нечто вроде сверхпередового искусства. Бомпер подумал, что если бы записать этот концерт, то за него дали бы хорошие деньги в Европе. Его забавляла в то же время трагическая вычурность фигуры музыканта, который переживал собственную игру так страстно, что зеленая куртка вздувалась на его спине, вставая горбом. Вдруг музыкант ударил обоими кулаками по клавишам с такой силой, что некоторые из них, по-видимому, вылетели со своих мест, и оглянулся.

Он не мог видеть Бомпера, но тот в этот короткий миг увидел, что музыкант не кто иной, как сам Серый Хануман, который снова склонился над пианино, но теперь с весьма слабым напряжением стукал по клавишам. Шри-гуша тронул Бомпера за рукав, и они ушли. Из домика больше ничего не было слышно. Он был темен весь и тих...

В синей записной книжке Бомпера прибавлялось с каждым днем все больше записей. «Англичанин вчера за завтраком объяснил, что это за птички были у старика, умевшие вдевать нитку в иголку и нанизывать бусинки, делая ожерелье. Это ткачики, золотоголовые птички, умеющие делать гнезда, сшивая листья, проделывая в них дырки своими тонкими клювиками. Их гнезда висят серыми и зелеными корзиночками, сшитые хлопковыми нитками.

Где я только не был за эти дни! Я видел, как делают богов, как их ремонтируют. Я получил истинное наслаждение в обсерватории от безумных фигур, порожденных Джай Сингом. Этот астрономический пейзаж, представляющий сочетание самых различных геометрических фигур, где лестницы, ведущие в никуда, обрываются, соседствуя с полукругами и столбами, отбрасывающими тени, как огромные солнечные часы, где медный круг замкнут в отвесные стены и над всем стоит гигантский белый столб—страж покоя, охраняющий лестницы, на иные из которых никогда не падает солнечная тень. В этих безумных фигурах я узнаю самого себя, стремящегося ввысь и перешедшего в другое измерение, вижу себя мудрецом, разгадать загадку которого, выраженного в этих фигурах, не под силу и нашему кибернетическому веку.

...Нуэла нервничает. Я никак не могу понять ее семейных обстоятельств. Правда, это меня мало касается. Она скорее принадлежность моей книги, чем моих жизненных фактов. Я к ней привык, такой чисто восточной покорности и вспыльчивости, сложности движений, дикой расточительности чувств не встретишь в Европе сегодня, но ведь мы в Джайпуре...»

Роскошный слон, с желтым покрывалом, с подпиленными бивнями, плавно нес своих седоков вверх по дороге, огибавшей холм. Два музыканта, шедших впереди, играли на непонятных инструментах что-то жизнерадостное. Кругом все было зелено. Из самого дворца открывался впечатляющий вид на всю долину. Комнаты дворца подавляли богатством убранства, тончайшими узорами мраморных решеток, дверями из сандалового дерева, украшенного инкрустацией из слоновой кости, фонтанами, уединенными покоями, где стены, сплошь покрытые зеркалами, от света маленького ночника освещали все помещение белыми струящимися потоками света.